Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
24 
МАРТОВСКАЯ ЭЛЕГИЯ
- Прошлогодних сокровищ моих
- Мне надолго, к несчастию, хватит.
- Знаешь сам, половины из них
- Злая память никак не истратит:
- Набок сбившийся куполок,
- Грай вороний, и вопль паровоза,
- И как будто отбывшая срок
- Ковылявшая в поле береза,
- И огромных библейских дубов
- Полуночная тайная сходка,
- И из чьих-то приплывшая снов
- И почти затонувшая лодка…
- Побелив эти пашни чуть-чуть,
- Там предзимье уже побродило,
- Дали все в непроглядную муть
- Ненароком оно превратило.
- И казалось, что после конца
- Никогда ничего не бывает…
- Кто же бродит опять у крыльца
- И по имени нас окликает?
- Кто приник к ледяному стеклу
- И рукою, как веткою, машет?..
- А в ответ в паутинном углу
- Зайчик солнечный в зеркале пляшет.
ПОЗДНИЙ ОТВЕТ
М. И. Цветаевой
- Белорученька моя, чернокнижница…
- Невидимка, двойник, пересмешник…
- Что ты прячешься в черных кустах? —
- То забьешься в дырявый скворечник,
- То мелькнешь на погибших крестах,
- То кричишь из Маринкиной башни:
- «Я сегодня вернулась домой,
- Полюбуйтесь, родимые пашни,
- Что за это случилось со мной.
- Поглотила любимых пучина
- И разграблен родительский дом».
- Мы сегодня с тобою, Марина,
- По столице полночной идем.
- А за нами таких миллионы,
- И безмолвнее шествия нет…
- А вокруг погребальные звоны
- Да московские дикие стоны
- Вьюги, наш заметающей след.
ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ
1
- Пора забыть верблюжий этот гам
- И белый дом на улице Жуковской.
- Пора, пора к березам и грибам,
- К широкой осени московской.
- Там всё теперь сияет, всё в росе,
- И небо забирается высоко, —
- И помнит Рогачевское шоссе
- Разбойный посвист молодого Блока…
2
- И в памяти черной пошарив, найдешь
- До самого локтя перчатки,
- И ночь Петербурга. И в сумраке лож
- Тот запах и душный и сладкий.
- И ветер с залива. А там, между строк,
- Минуя и ахи и охи,
- Тебе улыбнется презрительно Блок —
- Трагический тенор эпохи.
3
- Он прав – опять фонарь, аптека,
- Нева, безмолвие, гранит…
- Как памятник началу века,
- Там этот человек стоит —
- Когда он Пушкинскому Дому,
- Прощаясь, помахал рукой
- И принял смертную истому
- Как незаслуженный покой.
* * *
- Забудут? – вот чем удивили!
- Меня забывали сто раз,
- Сто раз я лежала в могиле,
- Где, может быть, я и сейчас.
- А Муза и глохла и слепла,
- В земле истлевала зерном,
- Чтоб после, как Феникс из пепла,
- В эфире восстать голубом.
* * *
Вижу я,
Лебедь тешится моя.
- Ты напрасно мне под ноги мечешь
- И величье, и славу, и власть.
- Знаешь сам, что не этим излечишь
- Песнопения светлую страсть.
- Разве этим развеешь обиду?
- Или золотом лечат тоску?
- Может быть, я и сдамся для виду.
- Не притронусь я дулом к виску.
- Смерть стоит все равно у порога,
- Ты гони ее или зови.
- А за нею темнеет дорога,
- По которой ползла я в крови.
- А за нею десятилетья
- Скуки, страха и той пустоты,
- О которой могла бы пропеть я,
- Да боюсь, что расплачешься ты.
- Что ж, прощай. Я живу не в пустыне.
- Ночь со мной и всегдашняя Русь.
- Так спаси же меня от гордыни.
- В остальном я сама разберусь.
НАСЛЕДНИЦА
От царскосельских лип…
- Казалось мне, что песня спета
- Средь этих опустелых зал.
- О, кто бы мне тогда сказал,
- Что я наследую все это:
- Фелицу, лебедя, мосты
- И все китайские затеи,
- Дворца сквозные галереи
- И липы дивной красоты.
- И даже собственную тень,
- Всю искаженную от страха,
- И покаянную рубаху,
- И замогильную сирень.
* * *
- Это и не старо, и не ново,
- Ничего нет сказочного тут.
- Как Отрепьева и Пугачева,
- Так меня тринадцать лет клянут.
- Неуклонно, тупо и жестоко
- И неодолимо, как гранит,
- От Либавы до Владивостока
- Грозная анафема гремит.
24 
