93 
К утру он и вовсе полыхал, выжигая глаза алым светом.
И когда супруга отбрасывала полог с постели, Вилхо с трудом открывал глаза, всякий раз опасаясь, что ослеп.
— Бедный мой, — всплескивала руками Пиркко, и золотые браслеты звенели громко, мерзко. — Опять снились дурные сны?
Вилхо отвечал осторожным кивком.
Он отчего-то стыдился признаться в этой новой своей слабости. И смежив веки, слушал щебетание жены, уговаривая себя, что нынешняя ночь — последняя.
Не получалось.
Не помогали больше ни травы, ни кровопускания, от которых руки Вилхо стали мягкими и вялыми, ни даже ванны, наполненные черной жижей. Ее доставляли в высоких кувшинах и грели. Жижа воняла. И Вилхо после долго чудилось, что и сам он источает этот отвратительный серный запах.
Пиркко уверяла, будто чудится ему…
— Ты так побледнел, осунулся, — сказала она, когда рабы помогли Вилхо встать с постели. Они поддерживали ослабевшее тело, которое желало одного — вернуться под душный уют пухового одеяла, забыться, наконец, спокойным сном.
Нельзя.
Его вели в ванную комнату, к бадье, уже наполненной горячей грязью. Вилхо издали ощущал ее смрад. Ноги, которые за ночь, казалось, разбухли больше обычного, с трудом двигались. И ступни скользили по полу, выглаживали ковер.
— Мой дорогой, — на щеках Пиркко играл румянец. — Я начинаю думать, что сны твои — наведенные… я слышала… прости, если мое беспокойство покажется тебе смешным, я знаю, что женщины излишне мнительны… но я слышала, что будто бы…
Влажно хлюпнула черная жижа, опалив нежную кожу докрасна.
— Порчу на тебя навели, — выдохнула Пиркко и потупилась. — Прости за смелость, мой дорогой муж…
Она была чудо как хороша в алом наряде, оттенявшем и белизну кожи, и черноту волос. Любовался Вилхо женой, чувствуя привычное томление плоти, в которой осталось лишь желание, но не силы, чтобы желание это исполнить.
Пиркко же продолжала говорить.
— Посмела я позвать вёльхо, о которой говорят, будто бы лучше ее нет в Оленьем городе.
Присев на резной стульчик, который рабы принесли специально для кейне, ибо желала она неотлучно, каждую минуту при муже пребывать, Пиркко перебирала бусины нового ожерелья, из розовых кораллов сделанного.
— И плавила она воск пчелиный над твоим именем, и он не плавился.
Тень печали легла на прекрасное лицо Пиркко.
— Катала она над твоей рубахой куриное яйцо, а как разбила, то увидела я, что внутри его — черный волос… длинный… жесткий…
Вздохнула и пальцы прижала к побелевшим губам.
Тревогу увидел Вилхо в глазах дорогой жены, и сердце утомленное забилось быстрей: волнуется. За него переживает красавица-Пиркко. И оттого ныне бледна.
— Позволь привести вёльхо, — взмолилась жена. И в волнении дернула нить ожерелья чересчур сильно. Нить лопнула и поскакали бусины по каменному полу. Бросились рабы собирать их, а Пиркко всхлипнула и повторила. — Позволь показать тебе то, что я сама видела…
Вилхо кивнул.
Разве отказал бы он жене в подобной малости?
Да и сказанное ею растревожило и без того неспокойную душу.
Нет, пустое… духи предков берегут Олений дворец и кёнига. Стражами нерушимыми стоят над душой его жрецы. Рунами расшиты одежды и особым образом зачарованы его, Вилхо, палаты. Старый верный раб собирает волосы и ногти Вилхо, чтобы предать их огню. Другой следит, чтобы кровь, жилы покинувшую, земле отдали. Третий ходит, вслух читая заговоры из Белого свитка…
Разве мало этого?
А если мало?
Вёльхо-колдунья была стара.
Сколько зим она разменяла? Кто знает… дар колдовской, что проклятье. Летят годы мимо, что журавли на юг, уносят на крыльях и красоту, и молодость, и силу… и тянется, тянется последняя зима человека. Прирастает она болезнями.
Слезились тусклые глаза. В левом, словно луна в пруду, бельмо плавало. А правый вёльхо щурила, и желтоватый гной сползал по изрезанной морщинами щеке. В расщелине безгубого рта виднелись желтые кривые зубы. Клыки были длинны и, казалось, что вовсе не человек перед Вилхо стоит.
Она была высока.
И седые космы спускались на грудь.
Не чесала волос вёльхо-колдунья, а кожу смазывала барсучьим жиром. Исходивший от вёльхо запах заставил кёнига морщиться. Она же, сделав глубокий вдох, произнесла неожиданно низким, мужским голосом:
— Болезнью пахнет… — и пустым бельмяным глазом воззарилась на Вилхо. — Плохо…
93 
