98 
— Мы… благодарны, — кёниг смотрит не на оленя, который вырезан столь мастерски, что кажется живым. Вот-вот запрокинет он голову, увенчанную короной рогов, и заревет, вызывая на поединок.
— Прими также мои извинения. Мне искренне жаль, что я не смог разделить с тобой радость в дни свадебного пира, мой кёниг.
Вторая шкатулка.
И снова оживает стрела, готовая сорваться в полет, ударить в спину, обрывая дыхание. И бледные ладони Вилхо цепляются в подлокотники трона.
— Я был там, куда не доходят вести…
В шкатулке — золотая птица, крылья которой украшены сапфирами.
— Мы… — Вилхо взмахом руки обрывает речь. — Мы тебя прощаем.
— Что ж, в таком случае я счастлив безмерно.
— И мы помним, — чуть громче произнес кёниг, приподнимаясь на троне. — Помним, сколь верно служил нам Янгхаар Каапо. А потому желаем наградить тебя. Проси.
Вновь тишина. И сталь клинка прилипла к коже.
— Мне не о чем просить тебя, мой кёниг, — Янгхаар кланяется, пряча улыбку.
…этот толстый человек не виновен в том, что случилось с родом Великого Полоза. Сколько было ему, трусливому кёнигу, которому досталась вся тяжесть золотой короны?
Десять лет… Двенадцать…
Он уже тогда был слаб.
А ныне не прибавил силы. Он умрет, от болезни, от руки ли супруги, чье лицо бесстрастно, от случайной ли стрелы.
— Не о чем? — Вилхо хмурится и, позабыв о том, что должен хранить лицо, трет ладонями щеки. На золоте появляются проплешины.
— Мой кёниг был ко мне добр. Разве он не дал мне земли, чтобы я стал богат? Не наполнил мои сундуки золотом? Не отдал под мою руку аккаев? Не подарил корабли?
Светлело лицо Вилхо.
— И тебе больше ничего не надо? — это спросил не кёниг, но Пиркко, которая поднялась по ступеням и, обойдя Янгхаара, встала по правую руку мужа. Легли белые пальцы на дряблую его ладонь, накрыли, успокаивая.
— Надо, — признал Янгхаар, отступая. — Я не прошу освободить меня от клятвы.
Серебро и золото.
А за спиной сталь клинков.
— Лишь отпусти меня.
— Ты не хочешь больше служить своему кёнигу? — ее голос сладок, как мед диких пчел.
— Я устал воевать.
— Что ж… — Вилхо всматривается в лицо жены, словно ищет в нем одобрение. — Мы думаем, что ты можешь быть свободен.
— Благодарю, мой кёниг.
Взмах руки. И усталое:
— Иди, Янгар… Мы будем помнить о тебе.
Ему позволяют добраться до двери. И струна тетивы тревожит слух. Плачет раненый воздух. И Янгхаар успевает отшатнуться.
Острие касается шеи, отворяя кровь.
— Стой, — этот голос заставляет подобраться и положить руки на пояс.
Ножны пусты.
А нож в руке…
— Стой, змееныш, — повторяет Ерхо Ину, и вторая стрела, пробив рукав, вонзается в двери. — Или тебя пристрелят.
Нож со звоном ударяет в кольчужную рубаху Ину.
— Дурак.
Стрела пробивает плечо. Больно. Но кажется, эта боль — лишь начало.
Глава 33. Сложные решения
Запах чужака я ощутила издали.
Снег припорошил следы, и лишь на берегу реки, оттаявшем по недавней оттепели, виднелись полукружья подков.
От чужака пахло сталью и дымом.
И невольно запах этот вызывал смутный потаенный страх. Шерсть на медвежьей шкуре подымалась дыбом, а сама она потяжелела, норовя пригнуть к земле.
Нет. Я давно уже не примеряла обличье медведицы, и если поначалу оставаться человеком было сложно — лес манил, а Горелая башня представлялась едва ли не клеткой, то сейчас я привыкла. И к башне. И к одежде. И к обуви.
Ступни мои стали мягче.
А кожа на руках посветлела. И ногти утратили звериные плотность и остроту.
Пожалуй, если бы не шкура, плащом лежавшая на моих плечах, меня можно было бы принять за обычную женщину. И я, отмечая каждый прожитый день зарубкой на дверном косяке, радовалась.
Время шло.
И судьба была ко мне милосердна.
Сны и те отступили, позволяя поверить, что у меня получится. Вот только одиночество порой было невыносимо. И я, пытаясь стряхнуть липкую тоску, выбиралась из Горелой башни, бродила окрест, слушала птичьи сплетни.
И вот наткнулась на чужака.
Он держался середины реки, скованной толстым льдом, и мохнатая коренастая лошадка ступала неторопливо. Седельные сумки были велики, а в руке чужак держал копье, украшенное тремя волчьими хвостами. С притороченного к седлу щита скалилась белая волчья голова.
98 
