95 
Джудит бежала оттуда. Аристотель Дюбуа был куплен именно их управляющим. И даже бежавший от покойного фермера почти белый мулат Луи Фернье тоже зачем-то побежал не на Север, в Бостон, а на запад — и снова в поместье Лоуренсов!
— Чертовщина какая-то! — вытер лоб рукавом Фергюсон и снова погрузился в чтение толстенной, обтрепанной по краям бухгалтерской книги. Пролистал ее к самому началу и замер.
На самой первой странице стояла сделанная еще отцом фермера Пьером де Виллем запись о покупке на черном аукционе двух десятилетних ниггеров — Аристотеля Дюбуа и Платона Абрахама Блэкхилла.
— Черт! — охнул лейтенант. — Так вот ты где!
Все стремительно встало на свои места. И ключевой фигурой во всем этом лишь на первый взгляд беспорядочном сочетании фактов был Платон — старый дворецкий юного Джонатана Лоуренса. Только он мог иметь отношение ко всем фигурантам этого дела: и к Фернье, и к Леонарду де Виллю, и к выросшей на его глазах Джудит Вашингтон, и уж тем более к Джонатану. На нем смыкалось все!
Эта весна обрушилась на Джонатана массой забот. Во-первых, дядюшка Теренс счел свой долг почти исполненным и прямо сказал, что, как только Джонатан женится, он передаст племяннику все дела и отбудет в Европу. И это означало, что ведение всех дел, включая бухгалтерию и надзор за управляющим, ляжет на плечи самого Джонатана. Ну и, во-вторых, следовало хорошенько подготовиться к свадьбе.
Гостей ожидалось очень много. Счастливое избавление Джонатана сделало его в глазах окрестных землевладельцев чуть ли не национальным героем, и каждый был бы счастлив лично засвидетельствовать этому стойкому юноше свое уважение и пожелать юной паре долгих лет счастья и процветания. И это приподнятое настроение не испортили даже упорно ходящие слухи о скрытом аболиционизме дядюшки жениха — сэра Теренса.
Но, пожалуй, самая серьезная нагрузка легла на плечи Джонатана в связи с грядущим совместным управлением городским театром. Отец невесты с удовольствием вручил ему все чертежи огромного, но уже с полгода как пустующего здания и все бухгалтерские документы, и лишь тогда Джонатану стало окончательно ясно, в какую авантюру он втягивается, принимая за невестой это приданое.
Ремонта требовало буквально все! За сорок прошедших со дня основания лет в театре прогнили не только лестницы и подмостки — жаркий сырой климат и жуки-древоточцы привели в почти полную негодность практически все деревянные детали, вплоть до несущих конструкций. Но особенное впечатление производила окаймляющая выходящую на площадь стену по всему периметру трещина. Джонатан чувствовал, убери прогнившие опоры, и стена просто вывалится наружу, прямо на площадь, выставив на всеобщее обозрение гнилые внутренности старого театра.
Не меньшего внимания к себе требовали и механизмы сцены. Джонатан полистал выписанные из Европы новые проекты и с горечью убедился, что вся поставленная в начале века механика безнадежно устарела! Ни поворотных устройств, ни даже инструментов для быстрой смены декораций. Произвести впечатление на нынешнюю избалованную зрелищами публику с помощью этого старья было в принципе невозможно.
Он попытался подыскать мастеров, могущих хоть как-то отреставрировать это барахло, и с горечью признал, что даже среди белой черни подобное мастерство — редкость, а значит, предстоит все выписывать из Европы: и тросы, и шторы, и особые зубчатые ускорители движения.
Некоторое неудобство причинял и Платон. Нет, Джонатан охотно принимал все, что говорил ему старый раб, более того, он давно глядел намного дальше и уже прозревал такое, о чем этот полоумный ниггер и не догадывался. Но донести это до Платона было невозможно, и старик так и торчал за спиной Джонатана почти бесплотной тенью молчаливого укора.
— Ладно, Платон! — взрывался порой Джонатан. — Ты говоришь мне, что Второй опасен. Чем?
— Я не знаю, масса Джонатан, — виновато вздыхал ниггер.
— Еще ты сказал мне, что он идет по следам моей крови. А это что за фантазия?
— Я и этого не знаю, масса Джонатан, — чуть не плакал старик. — Этого мне Аристотель не сказал…
Джонатан криво усмехался и хлопал старого дворецкого по спине.
— Тогда иди и попытайся узнать. Узнаешь — скажешь. А пока оставь меня в покое: у меня свадьба вот-вот.
Платон почтительно склонялся и, сокрушенно вздыхая, растворялся в коридорах. А потом наступала ночь, и Джонатан стискивал зубы, стараясь отогнать от себя страстное желание выйти на охоту немедленно, прямо сейчас! И с каждым новым днем удержать это желание под контролем становилось все труднее и труднее.
95 
