23 
— Мам… Ты чего? — тут же просунулась в дверь его лохматая голова. — Я пришел, а ты меня не встречаешь… Мы ужинать сегодня будем или нет?
— Ужинать? Ах да, ужинать…
— Да что с тобой, мам? Что-то случилось, да? У тебя лицо такое… Что случилось, мам?
— Ничего, Глебушка. Уезжаю вот.
— Ты? Уезжаешь? Куда?
— А… А я не знаю куда… Хотя нет, почему не знаю… Я к маме уезжаю, Глебушка.
— А надолго? Мы вроде хотели твою маму к себе в гости позвать…
С силой кинув в раскрытую пасть чемодана теплый свитер, она посидела немного, уставившись на пасынка широко открытыми глазами, потом извлекла свитер обратно, ткнулась в него лицом, затряслась вся в слезной истерике.
— Да что случилось, мам, объясни толком! — бросился он к ней испуганно.
— Ничего, ничего, Глебушка… Ты прости меня, пожалуйста, я сейчас… Я все тебе объясню… Понимаешь, я не могу так больше! Ну прости, прости меня! Ты большой, ты умный… Ты… ты продвинутый, ты поймешь…
— Да что, что я пойму, мам? Ну, поссорились с отцом, бывает… Мы ж говорили с тобой уже сегодня! Зачем уезжать-то? Ну посмотри на меня, мам!
Утерев и без того воспаленное лицо жесткой шерстью свитера, она подняла на пасынка глаза, и он отстранился от ее взгляда испуганно.
— Понимаешь, так надо, Глебушка. Мне просто надо уехать. Совсем уехать.
— Как это — совсем? Не понял… Совсем — это навсегда, что ли?
— А что, что же мне делать, Глеб? Что? Я же не суперженщина какая-нибудь, я самая что ни на есть обыкновенная! У меня силы кончились, понимаешь? У каждого человека свой предел есть. Вот столько он может вынести, а вот столько уже нет, понимаешь? Вот столько — уже перебор! Меня… зашкалило, я не могу больше. Прости. Ты уже большой, ты без меня справишься… Я очень без тебя скучать буду, жестоко скучать, но что же мне теперь делать…
— Мам, да погоди, чего ты ерунду какую-то городишь? Отец придет, ты с ним поговоришь…
— Когда он придет? Опять под утро? Да я к этому времени с ума сойду! Да и о чем я с ним буду говорить? И так все ясно… Все ясно как божий день… Нет, не надо никаких разговоров! Не нужна я ему, Глеб. Теперь я точно знаю, что не нужна.
— Зато мне нужна!
— Глебушка, милый, ну не рви ты мне сердце, ты лучше постарайся меня понять, пожалуйста… Нет у меня другого выхода! Не могу я больше здесь оставаться. Нельзя мне!
— Мам, не плачь… У тебя просто истерика, это пройдет, мам…
Да. Он прав. У нее просто истерика. Сейчас она пройдет, надо просто взять себя в руки. Ей же не хочется, чтобы он навсегда запомнил ее такой, бьющейся в слезной истерике?
Глубоко вдохнув и задержав в себе воздух, она медленно выдохнула, провела по мокрому лицу дрожащими ладонями. Протянув к пасынку руки, обхватила его за голову, провела растопыренной ладонью по жестким непослушным вихоркам.
— Глеб, Глебушка… Ты только английский не запускай, ладно? И отцу скажи, чтобы в следующую пятницу на родительское собрание сходил… И еще… Надо из химчистки твой пуховик забрать… Сладкого и мучного много не ешь, иначе опять прыщи вылезут! Так, что же еще… Кефир на ночь пей… О господи, что же я про кефир-то…
— Мам, ты это… Кончай уже! — резко выдернул Глеб свою голову из ее рук, глянул сердито, совсем по-взрослому. — Никуда я тебя не отпущу, поняла? У тебя просто нервы расшатались, хочешь, валерьянки принесу?
— Нет. Я все-таки уеду, Глебушка. Ну как бы тебе это объяснить… Я должна уехать, понимаешь? Должна! Но я тебе звонить буду каждый-каждый день! А в зимние каникулы ты ко мне приедешь! Ты уже большой, тебя отец одного отпустит…
— Мам, перестань! Чего ты выдумала! Ну не надо, пожалуйста!
Вздохнув, она поднялась с кровати, снова подошла к раскрытым дверцам платяного шкафа, уставилась в его нутро задумчиво. Протянув руку, сняла с плечиков синее шелковое платье, помяла в руках, полуобернувшись, бросила его в зев чемодана. И не увидела, каким взглядом проводил этот полет пасынок.
— Ну и ладно. Ну и уезжай.
Вздрогнув, она обернулась к нему, прижав кулачки к груди. Потом обхватила себя руками, будто спасаясь от холода.
— Уезжай, уезжай! И сразу бы сказала, что я тебе не нужен! И нечего тут…
Она не успела ничего ему ответить — в два прыжка он добежал до двери, рванул ее на себя злобно. Выскочив в коридор, тяжело протопал в свою комнату.
— Погоди, Глебушка…
Голос в тишине комнаты прозвучал слишком уж пискляво, жалко, запоздало. Почему-то привстав на цыпочки, она пошла за ним, как сомнамбула, тихо прокралась по коридору, ткнулась рукой в закрытую дверь его комнаты.
23 
