22 
— Что? Что — я сама? Что я должна, по-вашему, сделать?
— Да вы сами должны разрубить этот узел! Неужели не понятно? Просто по-женски разрубить, и все! Я понимаю, что это трудно, но… Я вас прошу, Бася! Решайтесь! Надо решаться. Ну неужели вам самой комфортно во всем этом существовать?
— Ну, допустим, что не очень… комфортно. Значит, вы предлагаете, чтобы я сама… Сама встала и ушла?
— Ну наконец-то! Дошло!
Господи, Господи, дай силы. Помоги сейчас не разреветься перед этой Оксаной. Помоги сдержать слезы, Господи. Сейчас она вдохнет и выдохнет. Вдохнет и выдохнет еще раз. Руки дрожат, все внутри дрожит, и голос получается жалкий, тоже дрожащий.
— Хорошо. Будем считать, что до меня… дошло. Хорошо. Но тогда… Как же тогда Глеб? Что делать с Глебом, Оксана? Если я уйду… Он же… Он же привык ко мне, он меня с пятилетнего возраста мамой зовет…
— Ой, я вас умоляю! — снова махнула в ее сторону ручкой Оксана. — Он что, маленький? Ему памперсы менять надо? Да у него вот-вот собственная мужицкая жизнь начнется, на фига вы ему сдались! Да и вообще… Это мать у ребенка одна, а место мачехи всегда, между прочим, вакантно.
— И вы, значит, на это место…
— Да, я! Именно я и претендую! И не я виновата, что так получилось! Вы меня извините, но это судьба, Бася. А что делать? Судьба!
— Но… Но мальчик привык именно ко мне! Это же… такая трагедия для него будет…
— Да не будет никакой трагедии. Не льстите себе, Барбара. Как к вам привык, так и ко мне привыкнет. Да он вполне продвинутый современный парень! Они сейчас, знаете ли, в такие трагедии не верят… Не надо ничего усложнять, не стоит цепляться за соломинку.
А вот это уже конец. Все, дальше идти некуда, бороться больше не за что. Права была тетя Дуня — не стоило ей сюда приходить. Наверное, у нее сейчас выражение лица очень уж несчастное образовалось. Вон как эта Оксана смотрит на нее снисходительно. Сидит, молчит, тянет свою бесконечную сигарету. Господи, как же Глебушка с этой жестокосердной куклой жить будет?
— Послушайте, Оксана…
Слова вышли из горла хриплыми, булькающими какими-то, и пришлось помолчать немного, собираясь с силами. Хотя чего — послушайте? Что она может услышать вообще, эта кукла?
— Послушайте, Оксана… А вот если честно, если по-бабьи… Нет, мне просто интересно — вам что, совсем меня не жалко? Ни капельки? Я же сразу двоих любимых людей теряю…
— Ой, так вы что, жалости моей хотите, что ли? Да господи, да это завсегда пожалуйста, это сколько угодно! Сразу бы так и сказали… Вам в каком виде жалость подать? В холодном или в горячем? А может, поплакать вместе с вами да сладкой водочки попить? А что, давайте сядем, перемешаем бабьи души слезливой откровенностью. Я могу, в принципе. Ну что, заказать водочки?
Все, хватит, надо уходить. Дальше еще хуже будет. Надо что-то сказать на прощание грубое, уничижительное и уходить. Хотя нет — ничего не надо говорить. Зачем? И так все ясно.
Хлопнув ладонями по столешнице, она резко поднялась, слепо нашарила ремешок висящей на стуле сумки, неверной походкой направилась к выходу. Потом неуклюже побежала, чувствуя, как Оксана взглядом подгоняет ее в спину. И наверняка усмехается. А может, и улыбается широко. А может, уже новую сигарету прикурила. Сладкую, победную.
На улице опять моросил дождь. Ощутимо моросил, будто колол холодными иглами. Господи, куда она идет? Ничего не видно вокруг. Совсем рядом взвизгнули тормоза, кто-то дернул ее за руку, матерные грубые слова летят в спину… Это что, они ей предназначены, эти слова?
Обернувшись, она долго смотрела на выскочившего из машины мужчину, потом отерла мокрое то ли от слез, то ли от дождя лицо. Икнув от испуга, произнесла жалобно:
— Извините… Извините, я не хотела… Не кричите на меня, пожалуйста. Мне очень, очень плохо… Отвезите меня домой, пожалуйста…
Родная квартира встретила ее привычной ухоженностью, но и отдалилась, как чужая. Наверное, вещи всегда чувствуют настроение хозяев. Платяной шкаф открылся дверцами, будто сочувственно развел руками — жаль, жаль, что ты уходишь. И чемодан плюхнулся на кровать тяжело, нехотя, закапризничал молнией на сгибе. А может, у нее просто руки дрожали, дергали нервно за собачку. Ага, вот и молния поддалась, теперь надо вещи побыстрее собрать. Все равно какие, что под руку попадется. Хорошо, что в голове ни одной мысли нет. Одно только отчаяние присутствует. А мысли — ни одной, даже самой завалященькой. В прихожей дверь хлопнула — Глебушка пришел. Комната вдруг закружилась перед глазами, и она испуганно села на постель. Глебушка! Господи, что же теперь будет, что же будет…
22 
