Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
29 
— Ты в Россию вернешься — не бросай меня. Я тебя там с господином Куприным познакомлю. Вы люди друг к другу очень подходящие.
— Сочту за честь.
— А если вдруг Клава из Испании приедет... Ты скажи ей... — смутился Заикин.
— Скажу.
— И скажи, коли будет хоть малейшая возможность получить ангажемент в Россию, — пусть берет. Я ее там сильно ждать буду.
— Обязательно скажу. Я тут тебе маленький подарочек приготовил...
Мациевич вынул из фиакра большой элегантный портфель и достал оттуда знаменитую чемпионскую муаровую ленту Заикина с золотыми медалями. Порылся еще немного и достал золотые часы Заикина, которые они вместе закладывали в ломбард.
— Возьми, пожалуйста, Иван Михайлович, свои часы и награды и носи их на здоровье и счастье, — чуточку торжественно сказал Мациевич.
При виде такого количества золота у извозчика отвалилась челюсть от изумления и испуга.
— Господи! Лев Макарыч, как же это тебе удалось?! — потрясенно спросил Заикин. — Ведь копеечки же за душой не было!
— Бери, — коротко сказал Мациевич и сам надел чемпионскую ленту на мощную заикинскую шею.
— Стой, стой! — встревожился Заикин, быстро стянул с себя сюртук и жилет и надел ленту прямо на рубашку. — А то ненароком и сопрут в толчее.
Концы ленты с медалями он заправил прямо в брюки, а сверху надел жилет, сюртук и аккуратно застегнул их на все пуговицы.
— Не видать? — спросил Заикин.
— Все в порядке, — рассмеялся Мациевич. — Держи часы.
— Нет, — твердо сказал Заикин. — Ты часы эти себе в презент оставь. Пусть у тебя по мне память будет. Может, мы с тобой когда-нибудь в России с одного поля взлетать будем, а я тебя и спрошу: «Который час, Лев Макарыч?» А ты эти часики вынешь и вспомнишь, как Ивана-дурака на аэроплане в чужой стране летать учил. А, Лев Макарыч? — И Заикин расхохотался.
— Спасибо, Иван Михайлович.
— Слышь, Лев Макарыч! Ты давай возвращайся скорей... Мы с тобой всю Россию в новую веру переведем! В истинно христианскую воздухоплавательную! Ты со своей колокольни — инженерно-авиаторской, а я со своей...
— Садись, Иван Михайлович. Пора уже, — сказал Мациевич.
Они влезли в фиакр. Извозчик, подозрительно оглядываясь на них, тронул лошадь.
Заикин был возбужден. Он схватил своими огромными лапами руку Мациевича и с безудержной страстью проговорил:
— У меня уже Петька Ярославцев в Харьков выехал, первые гастроли заделывать, а потом по всей России летать буду! По всем уголкам, где людишки еще тележного скрипа боятся! Вот помяни мое слово, ты через месяц вернешься — такое обо мне услышишь!
* * *
На мерцающем экране харьковского кинотеатра «Синематограф» появились неровные, подпрыгивающие титры:
«Полет и падение Ивана Заикина».
А внизу, чуть правее экрана, на фальшивящем фортепьяно тапер играл «Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»
«Русское синематографическое общество гг. Харитонова и Картамонова».
И опять:
«Полет и падение Ивана Заикина».
На экране многотысячная толпа. Бегают мальчишки. Вдалеке на поле аэроплан начинает разбег. Взлетает...
«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»
Восторженные лица зрителей. Кричащие рты. Полицейские лошади приседают на задние ноги от страха.
«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»
Титр: «Подул ветер!»
Аэроплан на экране делает крен, пытается выровняться и...
Застывшие зрители в зале. Семечковая кожура прилипла к нижней губе. Баба кормит грудью младенца — глаза устремлены в мерцающий экран.
«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..» — тупо молотит тапер.
На экране конвульсивно дергается аэроплан и как падающая коробка врезается в землю.
Кормящая баба ахает. Мальчишка шмыгает носом. Гимназист застыл в оцепенении.
«Барыня» — и мгновенный переход — «На сопках Маньчжурии».
А у кассы харьковского «Синематографа» длинная очередь.
По всему фронтону — «Полет и падение Заикина». И приглушенные звуки вальса из зрительного зала
— Так ему и надо, антихристу!.. — веско говорит богато одетая старая купчиха, сидя в пролетке.
* * *
«Антихрист» стоял в большом унылом номере харьковской гостиницы, опирался на костыль и разглядывал в мутном зеркале свою разбитую, исцарапанную физиономию. Верхняя губа вспухла, и от этого левый ус нелепо торчал в сторону. Один глаз заплыл, другой печально глядел в зеркало.
Чуть сзади стоял виноватый Петр Данилович Ярославцев.
29 
