очень нудно 
42 
У Петра Осиповича один глаз заплыл черно-голубовато-желтым цветом.
Собрались у пассажирского трапа, около вахтенного — молоденького французского матросика.
Неподалеку по грузовому трапу шли знакомые грузчики, сгибаясь под огромными тюками. Когда шли обратно, махали Заикину рукой и кричали:
— Здорово живешь, Иван Михайлович!
На Шарле Риго было широкое пальто балахоном, в котором франтик привез его в Харьков, у ног стояли тот же чемодан и портплед. К чемодану была привязана балалайка. Уезжал Риго в косоворотке.
Пили шампанское прямо из горлышка, пуская бутылку по кругу.
Заикин глотнул в свою очередь, скосил глаза на Пильского:
— Я тебя дома бодягой натру, враз снимет.
— Я им всем покажу! — взъярился Петр Осипович. — Мерзавцы! Развели опричнину в центре такого города! Это ты все виноват! — накинулся он на Диабели. — Если бы не ты, я разорвал бы их в клочья!
— Петя, побойся Бога! — жалобно сказал Диабели. — Я-то тут при чем?!
— И верно, Петенька, ни при чем он, — ласково сказал Заикин и смочил в шампанском платок. — На-ко, приложи пока... Вот меня, жаль, там не было! Я б им ноги повыдергивал, бандюгам паршивым. Прикладывай, прикладывай...
Пильский сначала глотнул из бутылки, потом приложил платок к глазу.
— А что, если всем собраться и разгромить их лавочку к чертовой бабушке? — возбужденно сказал франтик. — Устроить им тысяча девятьсот пятый год, а?
Куприн взял бутылку у Пильского, отхлебнул и протянул ее франтику:
— На, успокойся. Будет им пятый год, будет еще какой-нибудь... Не пройдет и десятка лет, как будет. Просто не может не быть!
Заикин встревожился:
— Это ты про что, Ляксантра Иваныч? Про бунт, что ли?
— Про революцию, — сказал Риго и протянул руку за бутылкой.
— Нет, — сказал Заикин. — Это сейчас ни к чему. Это только приостановит развитие России.
— Батюшки-светы! — воскликнул Пильский. — Это ты откуда же таких премудростей набрался?!
Заикин простодушно ответил:
— А это когда я из Парижа в Россию уезжал. Лев Макарыч Мациевич говорил... — Заикин снял шляпу и перекрестился. — Как же он говорил? Дай Бог памяти... А, вот! «Мне кажется, что Россия минует и смуты, и духовную гибель, на которые обречены многие нации и страны в нашем только что начавшемся веке, если овладеет вершинами науки и порожденной ею техники»... Вот.
— Ох, эта техника! — вздохнул Куприн. — Ох, этот научный прогресс! Интересно, чему он послужит в дальнейшем? А ведь он все ширится, движется, все быстрее, быстрее, все стремительнее... Вчера мы услышали о лучах, пронизывающих насквозь человеческое тело, сегодня открыт радий, с его удивительными свойствами, а завтра или послезавтра — я в этом уверен — я буду из Петербурга разговаривать со своими друзьями, живущими в Одессе, и в то же время видеть их лица, улыбки, жесты...
И Куприн обнял Пильского и Заикина.
Все захохотали так, что вахтенный матрос и пассажиры, поднимавшиеся уже по трапу, испуганно посмотрели вниз на развеселую компанию.
Франтик, Ярославцев, Риго, Заикин и Диабели от души хохотали над фантастической картиной, нарисованной Куприным.
И только Пильский раздраженно вывернулся из-под руки Куприна и закричал:
— Что вы смеетесь?! Как вы не понимаете, что это более чем трагично! Неужели вам хотелось бы жить в этом ужасном мире будущего?! В мире машин, горячечной торопливости, нервного зуда, вечного напряжении ума, воли, души?! А вы подумали, что этот ваш будущий мир принесет с собой повальное безумие, всеобщий дикий бунт или, что еще хуже, преждевременную дряхлость, усталость и расслабление?
— Ну зачем же так мрачно, Петя? — усмехнулся Куприн. — Вон ты даже Ваню испугал. — Он показал на присмиревшего Заикина.
— Нет, — сказал серьезно Заикин. — Я не испугался. Я подумал, что к тому времени, вот про которое Сашенька говорил, может, и люди переменятся? Может, в них чего-нибудь такое выработается новое, в голове или в душе, что они смогут спокойно обращаться со всеми этими будущими штуками, и тогда жизнь для них для всех станет удобной, красивой, легкой! А, Ляксантра Иваныч? Или я чего напутал?
— Ай да Ванечка! — воскликнул Саша Диабели.
— От это да! От это я понимаю! От это человек! — восхищенно сказал франтик.
— Ну вас к черту! — обозлился Пильский. — В вас бурлит какой-то отвратительный животный оптимизм! Это после всего!
— О! — сказал вдруг Риго. — Оптимизм — се тре бьен...
42 
