Последние отзывы

  27  

— Я же говорил вам, что это очень талантливый человек.

* * *

Ночью Заикин смотрел на освещенное голубоватым светом лицо Клотильды де ля Рош и говорил:

— Я тебе, Клава, вот что скажу: я этого дела все равно добьюсь. Я ни есть, ни пить, ни спать не буду. Мне что главное? Мне главное натренировать себя, чтобы я летун быд; первостатейный. Ну и конечно, документ получить. А уж тогда я Россию в обиду не дам! Это когда мы дома, нам все не нравится. То ругаем, другое, третье... А как кто со стороны ругать нас начнет, мы жутко обижаемся и сердимся. Тут, Клава, как с дитем получается: он у нас, у родителей, и такой, и сякой, и немазаный. Мы его и розгами, и внушениями, и по-всякому. А попробуй кто со стороны обидь его? Словом каким али еще пуще — за ухи отодрать... Да мы ж ему глотку перегрызем! И вправе будем. Кто тебе, басурманская твоя морда, на мое дитя руку позволил поднимать? А ну-ка! Вот какие дела... Понял? Компрене, говорю?

— Уи, уи... — закивала головой де ля Рош и счастливо прижалась щекой к огромной руке Заикина. — Же компран. Же компран бьен...

— Ничего ты не «компран», — ласково сказал Иван Михайлович и погладил Клотильду по голове. — Вот погоди, Клава, я еще по-французски выучусь!

* * *

Взлет, посадка. Взлет, посадка. Разворот, рулежка, старт и снова взлет.

Иван Михайлович тренировался в стороне от общей группы. Фарман и Бовье неприязненно смотрели в его сторону.

* * *

В маленьком парижском бистро Иван Михайлович сидел за столиком и внимательно слушал толстенького художника Видгофа.

— Но вы себе представляете, Ваня, что это стоит денег? — спросил Видгоф с неистребимым южнорусским акцентом.

— А как же! — прогудел Заикин и тут же спохватился: — А сколько?

— Ваня, — торжественно сказал Видгоф, — что я теперь живу в Париже, так это не делает нас чужими. Сколько вам нужно плакатов?

— Тысячи три.

— Таки меньше чем по франку... Три тысячи плакатов — две тысячи франков. И учтите, Ваня, это только для вас. Я б даже сказал больше — для России.

— Ладно, Сема, наскребу.

— Показывать эскиз?

— Давай.

Видгоф вынул из-под столика огромную папку и раскрыл ее.

— Слушай, а это зачем? — смущенно спросил Заикин и ткнул пальцем в смерть с косой, которая занимала на плакате больше места, чем аэроплан, портрет Заикина и текст.

— Не смешите меня, — презрительно сказал Видгоф. — Вы не мальчик в рекламе, чтобы задавать такие вопросы. Это раз. А кроме всего, дай вам Бог здоровья и долгих лет жизни, но пока что летать по воздуху — это вам не торговать бычками на Привозе. Или я не знаю Одессу?

* * *

И снова на летном поле грязный, измученный Заикин возился у своего аэроплана в стороне от всей группы учеников.

Подошел Мациевич в полетном обмундировании.

— Англичане сунули взятку Бовье, и все учебные аппараты теперь заняты только ими. Так что я абсолютно свободен. Тебе помочь?

— Постой рядой, Лев Макарыч, и то ладно, — улыбнулся Заикин.

На велосипеде подъехал Фарман. Посмотрел секунду на Заикина и достал из кармана телеграмму. Протянул ее Мациевичу:

— Передайте эту депешу мсье Заикину и поздравьте его от моего имени.

Мациевич развернул телеграмму и охнул.

— Откуда? — спросил Заикин.

— Из Ясной Поляны. От Льва Николаевича Толстого. Ты про такого слышал?

— Я-то слышал, а вот он откуда про меня знает?

— Значит, знает. Лев Николаевич поздравляет тебя с победой над воздушной стихией. Вот, Ваня, честь тебе какая.

— Батюшки-светы!.. — растерялся Заикин. — Это что же мне теперь делать?

— Летать, — коротко ответил Мациевич.

* * *

И снова взлет, посадка... Взлет, посадка.

— Браво, Вания! — кричит де ля Рош. — Тре бьен! Тре бьен!

Заикин не может ее услышать. Он далеко. Да еще и тарахтят моторы трех аэропланов — одного заикинского и двух учебных на другом краю летного поля.

— Тре бьен, мон ами, — шепчет де ля Рош, — тре бьен...

И голос сзади подтверждает:

— Этот гладиатор хорошо летает!

— Превосходно! — с восторгом отвечает де ля Рош и поворачивается.

Позади нее стоит Леже.

— Здравствуй, Кло.

Некоторое время Клотильда де ля Рош разглядывает осунувшееся, с воспаленными глазами лицо Леже, медленно поднимает руку и, тихонько касаясь пальцами лба, щек и подбородка Леже, горько говорит:

— Здравствуй, Пьер.

* * *

Держа в руке пачку газет и легко перескакивая через три ступеньки сразу, огромный Заикин бежал наверх по ветхой лестнице мурмелонского отеля.

  27