142 
– Бывают успехи вульгарного характера, не приносящие радости, – высказался Эрик.
И его красивое лицо исказило отвращение, брезгливая суровость. Ей сразу припомнились бесчисленные случаи, когда подобное выражение его лица унижало ее до глубины души, лишало ее способности сопротивляться, ведь она и мысли не допускала о том, чтобы поставить под сомнение ум, правильность суждений и философские абсолюты Эрика Летюийе. «Успокойся… Успокойся…» – уговаривала она сама себя. И вдруг осознала, что впервые за много лет разговаривает вполголоса сама с собой, словно с человеком привлекательным и желанным, с кем-то, кому можно довериться.
– Ладно, это дело десятое, и все-таки, ради чего вы это сделали?
– Да ради него, – проговорила Кларисса, покачав головой, словно желая этим подчеркнуть абсурдность вопроса. – Ради Симона Бежара… Эта маленькая потаскушка готова была разорвать его в клочья…
Слово «потаскушка» в устах Клариссы поразило Эрика. На протяжении многих лет подобные уничижительные определения, согласно молчаливой договоренности, оставались его личной прерогативой.
– А вы всегда интересуетесь делами других? – заявил он, допуская явную оплошность (когда же он это осознал, то прикусил язык, но было уже поздно).
– Если этим чужим является мой муж, то да. Для вида. Вы великолепно знаете, что меня не интересуют чужие дела… Я и своими-то не больно интересуюсь, – меланхолично заметила она, прикрывая свои голубые глаза.
– Но, по крайней мере, вы уже…
Тут он осекся. У него снова появилось ощущение, будто он совершает огромную глупость. Чувство страха и жажда риска одновременно, последствия которых он не мог предвидеть. Гордыня, и только гордыня, вопреки его собственному здравому смыслу, заставила его договорить.
– Но, по крайней мере, вы уже начали интересоваться делами Жюльена, дорогая моя Кларисса? Вы мне уже задолжали один ответ… И не спрашивайте меня, на какой вопрос, это будет нелюбезно с вашей стороны.
Он бросил на Клариссу строгий взгляд, а та подняла глаза и тотчас же их опустила, прежде чем решиться встретиться взглядом с Эриком.
– А это вас интересует? По-настоящему? – уточнила она, словно сомневаясь.
– Да-да, это меня интересует. Меня именно это и интересует, – заявил он, изобразив улыбку.
И этой улыбкой, не отдавая сам себе отчета, Эрик пытался удержать Клариссу в рамках поведения послушного ребенка, чтобы та почувствовала себя ответственной за любые изменения в их новых взаимоотношениях. Эта улыбка означала: «Вот видите, я улыбаюсь… Я человек покладистый. Почему бы не продолжить жить по-прежнему, вместо того чтобы создавать себе трудности?» и т. п. Это была улыбка человека, готового пойти навстречу, улыбка примирения, однако это было настолько ново для Клариссы, что за ней она усмотрела то же, что всегда: презрение, снисхождение, недоверие. И в порыве гнева она приподнялась на подушке, бросила суровый взгляд на Эрика, своего рода взгляд-предупреждение, и холодно произнесла:
– Вы меня спрашивали, являюсь ли я любовницей Жюльена Пейра, не так ли? Так вот – да, уже несколько дней, как я стала ею.
И лишь выговорив эту фразу, Кларисса почувствовала, как сердце у нее забилось бешено и порывисто, словно оно само испугалось реакции Эрика на ее слова, словно хотело с опозданием предупредить ее об опасности. Она увидела, что стоявший у двери Эрик побелел, в глазах его зажглась ненависть, но заодно и чувство облегчения, появлявшееся всякий раз, когда он пытался сделать ее виноватой, унизить ее своими упреками. Затем краска вновь залила щеки Эрика. В три шага она приблизился к ней и схватил ее за запястья. Упершись одним коленом о постель, он сжал ей руки до боли и, приблизив свое лицо к лицу Клариссы на расстояние десяти сантиметров, заговорил отрывистым, сдавленным голосом, но она от страха почти ничего не понимала. При этом она разглядела точку на лице Эрика, черную точку, наличие которой объяснялось тем, что на судне отсутствовали увеличительные зеркала. «Мне надо достать девяностоградусного спирта, – возникла вдруг у нее нелепая мысль. – Это так некрасиво, прямо под носом… Надо, чтобы он что-то сделал… Что он говорит?»
– Вы лжете! Вы ни на что не способны, кроме как лгать! Вы хотите потрепать мне нервы, испортить мне этот круиз? Вы ужаснейшая эгоистка… Об этом известно всем… Вы ведете себя как дикарка со своими друзьями и со своими близкими; прикрываясь рассеянностью, вы ни на кого не обращаете внимания, дорогая моя Кларисса! Вот в чем заключается ваша беда: вы не любите людей! Вы даже не любите вашу родную мать: вы никогда к ней не ходите… даже к родной матери! – выкрикивал Эрик вне себя, пока Кларисса его не перебила:
142 
