27 
— Ну, это несущественно, — сказал Бестужев. — Именно он мне и нужен.
— Апартаменты номер одиннадцать, на второй этаж и направо… — Она вдруг глянула крайне подозрительно. — Коммерсант, вы говорите? Вы, случаем, не собираетесь ли взыскивать какие-то долги с господ Кубичека и Шикльгрубера?
— Я их даже не знаю, фрау, — сказал Бестужев чистую правду.
Хотя… Шикльгрубер, Шикльгрубер… Отчего-то эта фамилия, определённо слышанная ранее, ассоциировалась у него именно с прекрасной Веной… но не с данной миссией, так что не следовало ломать сейчас над этим голову.
— Господа Кубичек и Шикльгрубер как раз и обитают в тех апартаментах, куда я по просьбе господина Вадецкого поселила вашего изобретателя. Речь, правда, не идет о взыскании каких-то долгов? Господа Кубичек с Шикльгрубером, должна вас предупредить, мне давно задолжали, так что у меня есть преимущество…
Бестужев галантнейшим образом раскланялся:
— Могу вас заверить, что ни о каком взимании долгов речь не идет. У меня дело совершенно другого свойства…
— О! — воскликнула хозяйка, добавила что-то на местном диалекте и, честное слово, просияла. — В таком случае вы, быть может, намерены купить картины? Даже мне, от искусства далёкой, ясно, что у господина Адольфа прекрасные картины, способные послужить неплохим помещением капитала…
Игра лежала на поверхности: ну, разумеется, любой неожиданный доход для её постояльцев означал для неё самой возврат долгов…
— Не исключено, фрау Бирке, — сказал Бестужев веско. — Вовсе даже не исключено…
И двинулся к лестнице. Поднявшись на второй этаж, он оказался в длинном узком коридоре, по обе стороны которого тянулись двери. Крепенько припахивало вареной капустой, ваксой и пылью, стояла тишина, только в дальнем конце коридора из дверей доносились тоскливые скрипичные рулады. Бестужев поморщился: он никак не мог себя отнести к знатокам серьёзной музыки, но даже на его непросвещённый взгляд неизвестный скрипач мастерством не блистал.
Оказалось, что визгливые фиоритуры скрипки доносятся как раз из-за двери номера одиннадцатого. Бестужев без церемоний постучал — громко и напористо.
Вскоре скрипка умолкла, скрежетнула щеколда. Перед Бестужевым стоял совсем молодой человек, небритый, с растрёпанной артистической шевелюрой, одетый с великолепной небрежностью истого представителя богемы. Как и следовало ожидать, в одной руке у него наличествовала скрипка, в другой — смычок.
— Господин Шикльгрубер? — вежливо осведомился Бестужев.
— Кубичек, — поправил молодой человек. — Август Кубичек. Адольф скоро придёт… вы не по поводу ли акварелей?
— Пожалуй, — сказал Бестужев, на ходу продумав нехитрую уловку, позволившую бы ему сюда проникнуть и остаться на некоторое время. Судя по убогой обстановке и долгам, неведомый Адольф рад будет любому покупателю…
Юноша моментально изменил меланхоличное выражение лица на самое доброжелательное, отступил в глубь крохотной прихожей, сделал приглашающий жест рукой со смычком:
— Прошу вас, прошу вас в студию!
Бестужев вошёл, аккуратно прикрыв за собой дверь. Помещение, пышно поименованное «студией», было довольно обширным и с первого взгляда позволяло себя опознать как пристанище людей творческих: справа от единственного окна на подставке располагались труба и тромбон, на ветхом столике громоздились кучи нот, а слева стояло несколько подрамников с загрунтованными холстами, на протянутой поперек «студии» веревке висело не менее двух дюжин акварелей, прикрепленных прозаическими бельевыми прищепками, на таком же ветхом столике лежали палитры, мастизины, кисти и карандаши. Попахивало краской и скипидаром. В глубине «студии» виднелась невысокая дверь, ведущая, должно быть, в спальню. Как Бестужев ни осматривался, видел только предметы, имевшие отношение к живописи и музыке. Никаких следов аппарата Штепанека… да и самого Штепанека не видно…
— Вот, извольте! — отложивший скрипку Кубичек широким жестом обвел акварели. — Все последние работы Адольфа налицо. Не знаю, насколько вы разбираетесь в изящном искусстве, но могу вас заверить, что Адольф — талант, и незаурядный. Когда он поступит в Академию художеств…
Бестужев, подойдя вплотную к развешанным на веревке акварелям, испытал чувство, что уже видел однажды похожие. Та же рука, те же сочетания красок, тот же росчерк в уголке…
27 
