

— Да потому что я устал от вранья! — крикнул он в ответ.
— Но ведь ты сейчас врешь!
— Я говорю правду! — загрохотал Рон и снова повернулся к Гарри — бледному, безмолвному, неподвижному. — Ты ведь веришь мне, да? — хрипло прошептал он. — Ты ведь знаешь, что это правда.
Гарри ничего не сказал. Его глаза скользнули вниз, снова вернулись к Рону — он смотрел на него без всякого выражения, словно на постороннего. Потом он взглянул на Гермиону, невольно качнувшуюся к нему. Он протестующе поднял руку:
— Нет.
— Гарри… — просительно прошептала она, замерев на месте. — Ты ведь знаешь, я бы никогда… Я ведь люблю тебя… — она повернулась к Рону. — Скажи же ему, что ты солгал. — Еще не поздно, скажи.
Рон не смотрел на нее, он не сводил взгляда с Гарри, вокруг его глаз залегли напряженные морщинки:
— Это правда. Я знаю, что ты сейчас хочешь сделать. Сделай.
Гарри поднял правую руку и указал на Рона:
— Веритас.
Гермиона вскрикнула, когда струя черного цвета сорвалась с пальцев Гарри и ударила Рона в грудь — тот согнулся, задохнувшись, и медленно сполз по стене, стискивая себя руками и вытянув ноги.
Гарри отстраненно взглянул на него — словно все происходящее его совершенно не касалось.
— Рон, — и Рон поднял перекошенное от боли лицо. — Это правда — то, что ты мне только что рассказал?
Рон с трудом перевел дыхание, боль впивалась в него, заставляя дрожать его голос, однако он был все так же решителен и тверд:
— Да.
Гермиона побелела и пошатнулась, упершись в стену рукой, чтобы не упасть. Она потеряла дар речи.
Гарри продолжал:
— Ты с Гермионой любовники? Вы … вы… были вместе? — решительно и резко спросил он.
— Да, как я тебе и говорил, — кивнул Рон.
Лицо Гарри окаменело, скулы заострились. Но голос был все так же тверд:
— Сколько раз?
Рон покраснел.
— Я не знаю… Много… Я не считал… почти каждую ночь.
— Где?
Рон склонил голову и с трудом ответил:
— В комнате старост.
Гарри не хватало воздуха, он дышал часто, словно задыхаясь, однако голос его был все так же спокоен.
— А она тебя любит?
— Гарри… — отыскала свой голос Гермиона.
— Замолчи, — холодным ровным тоном приказал Гарри, не сводя глаз с Рона. — Она любит тебя?
— Она сказала, что да, — уткнувшись взглядом в свои руки, произнес Рон. — Сказала, что да…
— Мне она тоже говорила, что любит, — в голосе Гарри не было ничего — ни боли, ни гнева, ни любви, ни ненависти. Только ужасающая пустота. Он указал рукой на Рона:
— Finite incantatum.
Рон дернулся. В его глазах больше не было боли, но напряженность сквозила в каждом жесте, каждой линии его тела. Он начал медленно подниматься на ноги, упираясь в стенку спиной и руками.
— Прости, — произнес он, опустив к полу глаза. — Прости.
Гарри вскинул голову и взглянул на Рона. В его глазах было что-то от одиннадцатилетнего мальчика, умоляющего своего друга сказать, что тот соврал ему. Однако позади этого мальчика стоял мужчина, знавший, что это не так.
— Как же ты мог? — ровным, бесцветным голосом спросил он. — Как ты мог со мной так поступить?
Рон, все еще опираясь на стенку, молчал, пряча глаза, — бледный, неподвижный. В ямочке на шее пульсировала жилка — часто, сильно, кожа так и ходила ходуном.
— Гарри… — заговорила Гермиона голосом, от которого, кажется, осталась только тонкая оболочка, — пожалуйста… это неправда…
— Не говори со мной, — развернулся к ней Гарри. Его голос был полон ярости, глаза превратились в осколки зеленого льда. — Не говори со мной. Не смотри на меня. Даже близко не подходи.
Гермиона сморщилась:
— Послушай, пожалуйста!
— Я сказал — не говори со мной! — спокойствие Гарри лопнуло, и он сорвался на крик. — Он мне сказал правду, как бы он мог соврать под Заклятьем Веритас?! Скажи мне, коль скоро ты такая чертовски умная! Как такое может быть?
— Гарри! — вскрикнула Гермиона. Рука Гарри взлетела к запястью, он сорвал подаренные ею часы и швырнул в нее с такой силой, что она вскрикнула от боли, когда те ударили ей в поднятую, чтобы защитить лицо, руку.
— Убирайся от меня, — голос его треснул и рассыпался разбитым стеклом, — убирайся, пока я что-нибудь с тобой не сделал. Если ты ко мне подойдешь, клянусь Господом, так и будет.

