67 
Годами я видела сны, как мы встречаемся. Едем на тракторе. Восемь лет как нет его… Снится часто. Во сне я все время умоляю: «Женись на мне ещё раз». Он меня отталкивает: «Нет! Нет!» Я его жалею не потому, что это был мой муж. А какой мужик! Большое сильное тело. Жалею, что не родила от него сына. В последний раз приехал в отпуск, а квартира закрыта. Телеграмму не дал. Я не знала. У подруги день рождения, я – там. Он открыл дверь: громкая музыка, смех… Сел на табуретку и заплакал. Каждый день встречал меня: «Иду к тебе на работу, коленки дрожат. Как на свидание». Вспоминаю, как купались. Сидели на берегу и жгли костёр:
– Ты знаешь, как не хочется погибать за чужую родину.
А ночью:
– Тамарка, не выходи больше замуж.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что я тебя очень люблю. И не представляю, что ты будешь с кем-то…
Иногда мне кажется, что я живу долго-долго, хотя воспоминания одни и те же.
Дочка была маленькая, приходит из садика:
– Сегодня мы рассказывали про своих пап. Я сказала, что мой папа – военный.
– Почему?
– Они же не спросили: есть он или нет? Они спрашивали: кто он?
Подросла. Когда я за что-нибудь на неё злюсь, советует:
– Выходи-ка ты, мамка, замуж…
– Какого бы ты хотела папу?
– Я хотела бы своего папу…
– А не своего какого?
– Похожего…
Мне было двадцать четыре года, когда я осталась вдовой. В первые месяцы, подойди ко мне любой мужчина, тут же бы вышла замуж. С ума сходила! Не знала, как спастись. Вокруг прежняя жизнь: кто дачу строит, кто машину покупает, у кого-то квартира новая – нужен ковёр, красная плитка для кухни!.. Чужая нормальная жизнь доказывала, что у меня не такая. Мебель я только сейчас стала покупать. У меня не поднимались руки печь пироги. Разве в моем доме может быть праздник? В ту войну у всех было горе, у всей страны. Каждый кого-то потерял. Знал, за что потерял. Бабы хором голосили. В кулинарном училище, где я работаю, коллектив – сто человек. Я одна, у кого муж сегодня погиб на войне, о которой другие только в газетах читали. Когда в первый раз услышала по телевизору, что Афганистан – наш позор, хотела разбить экран. В тот день я второй раз мужа похоронила…»
Жена
«Привезли нас в Самарканд. Стоят две палатки, в одной – мы сбрасываем с себя все штатское, кто поумнее, успел по дороге куртку, свитер продать, купить вина напоследок, в другой – выдавали солдатское бэу (бывшее в употреблении) – гимнастёрки сорок пятого года, „кирзачи“, портянки. Покажи эти „кирзачи“ привыкшему к жаре негру – в обморок упадёт. В слаборазвитых африканских странах у солдат лёгкие штиблеты, куртки, штаны, кепи, а мы строем, с песней, по жаре в сорок градусов – ноги варятся. Первую неделю на заводе холодильников разгружали стеклотару. На торговой базе таскали ящики с лимонадом. Посылали к офицерам домой, у одного я дом кирпичом обкладывал. Недели две крышу на свинарнике крыл: три листа шифера забьёшь, два сплавишь за бутылку. Доски загоняли по цене: один метр – один рубль. Перед присягой два раза сводили на полигон, в первый раз дали девять патронов, в другой – мы бросили по гранате.
Построили на плацу и зачитали приказ: направляетесь в ДРА для исполнения интернационального долга. Кто не желает – два шага вперёд. Три человека вышли. Командир части вернул их в строй коленкой под зад, мол, проверяли ваше боевое настроение. Сухпаек на двое суток, кожаный ремень – и в путь. Все ехали, все молчали. Показалось долго. Увидел в иллюминаторе горы: красивые! Раньше никогда гор не видел – мы псковские, у нас поляны и лесок. Высадились в Шинданде. Помню число, месяц – девятнадцатого декабря тысяча девятьсот восьмидесятого года…
Глянули на меня:
– Метр восемьдесят… В разведроту… Там такие нужны…
Из Шинданда – в Герат. И там – стройка. Строили полигон. Рыли землю, таскали камни под фундамент. Я крыл крышу шифером, плотничал. Некоторые даже не стреляли до первого боя. Есть хотелось все время. На кухне два пятидесятилитровых бачка: один для первого – капуста с водой, мяса не словишь, другой для второго – клейстер (сушёная картошка) или перловка без масла. На четверых ставили банку скумбрии с этикеткой: год изготовления – тысяча девятьсот пятьдесят шестой, срок хранения – один год и шесть месяцев. За полтора года я один раз перестал хотеть есть, когда меня ранили. А так все время ходишь и думаешь: где бы что достать, своровать, чтобы поесть. В сады к афганцам лазили, они стреляли. На мину можно напороться. Но так хотелось яблок, груш, каких-нибудь фруктов. Просили у родителей лимонную кислоту, они присылали в письмах. Растворяли её в воде и пили. Кисленькая. Жгли себе желудки.
67 
