48 
— Даже если музыканты победили, — заметил Гил, — это никак не объясняет мутации.
— Музыканты, — продолжал Силач, — не стали уничтожать всех выживших землян. Они загнали их в развалины и бросили там психологически поверженными. Затем, в ближайшие несколько лет, стали появляться на свет первые популяры, младенцы со странными, нечеловеческими свойствами и чертами. По мере того как рождения таких детей продолжались (а все они были функционалами в той или иной степени), несколько ученых, сохранившихся после двух войн, прониклись убеждением, что мутации не случайны и вызваны вовсе не радиацией от бомб, слишком уж были тонкими, слишком… э-э… рациональными. Используя свои ограниченные ресурсы, эти ученые взялись исследовать ситуацию. Ничего не удалось доказать окончательно, но узнали вполне достаточно, чтобы им самим стало ясно. Музыканты излучали модулированные молекулярные звуковые волны с особыми характеристиками, избирательно воздействующие на ДНК и РНК.
— Но зачем? — спросил Гил. — Зачем делать такое с другими людьми? Они и так уже победили. Им что, этого показалось мало?
— Может, это был заключительный шаг. Они вернулись доказать, что сумели выжить, а мы — нет. Дальше они продемонстрировали свое превосходство, победив нас и загнав в руины, которые мы сотворили своими руками. И наконец, у них имелись средства полностью вычеркнуть нас из списков живого. Мы были низведены, по их мнению, до существ низших, чем человек. И еще, мне иногда кажется, они открыли для себя в новых мутациях источник развлечения.
— Но есть ведь театры, — отметил Гил.
— Каждому, — возразил Силач назидательным тоном, — требуется иметь рядом кого-то, по отношению к кому он мог бы чувствовать себя вышестоящим, этакую группу, на которую он может смотреть сверху вниз. Музыканты в Вивальди придумали систему классов, которая это обеспечивает. Насколько я разобрался в вашем социальном устройстве, ваш Первый Класс может смотреть сверху вниз на ваш Второй Класс, ваш Второй Класс — на ваш Третий Класс, Третий Класс — на Четвертый Класс. Но где Четвертому Классу найти низших, на которых он мог бы смотреть свысока? Конечно, это популяры. Итак, оставляя в стороне месть, оставляя в стороне развлекательную ценность, оставляя в стороне просто садистскую жилку, которая процветает в обществе музыкантов, мы нужны им как последняя логическая ступень в их социальном порядке…
Они сидели какое-то время, глядя на пляж. Из воды выбрались несколько крабов и принялись бочком бегать по песку, выискивая что-то, им одним ведомое. Становилось темнее. И холоднее. Туман густел, пальцы его заползали даже в пролом стены, где сидели Гил и Силач.
— Ну что, готов? — спросил Силач.
— Да, — ответил Гил, поднимаясь. — Пошли.
На обратном пути они, по молчаливому согласию, хранили молчание. Гил пытался решить, действительно ли он готов теперь, после того как узнал все эти жуткие подробности, стать на сторону популяров в приближающейся войне. Но пока уяснил лишь, что стоит на тонком канате между двумя сторонами и старается не упасть. Балансирует. Ну что ж, балансировать он умеет неплохо. Не упадет ни на одну сторону, ни на другую. Он попытался пристыдить себя за свои колебания. Тяжкие обвинения склоняют чашу весов против музыкантов. Он должен быть уже в самой гуще борьбы популяров. И все-таки…
Все-таки ему нравился комфорт общества, в котором он вырос. Не так-то легко от него отказаться. Если провалить эту попытку переворота, популяры, вероятно, никогда уже не смогут взбунтоваться снова. И он останется цел и невредим. Гил сознавал, что сейчас занимает не самую героическую позицию. Как ни посмотри, трусливая позиция, презренная и отталкивающая.
«Еще немного сочувствия к популярам, — думал он, — и я возьму на себя роль их предводителя в революции. Если бы хоть случилось еще нечто такое, что пробудило бы во мне жалость к ним, чтобы я глубже ощутил их беды. Вот тогда стал бы без колебаний их защитником и героем. Только не похоже, что действительно что-то такое произойдет и переубедит меня. Очень не похоже…»
А когда-то…
Силач затаился среди куч битого кирпича и ржавой стали, держа в руках своего новорожденного сына. Робот-доктор поместил в мозг младенца микроминиатюрную запись с химическим пускателем. Она включится через семнадцать лет после этого момента, после того как мальчик успешно — надо надеяться — пройдет испытания на мужчину в обществе музыкантов. Силач не сомневался, что мальчик получит Класс. В конце концов, его сын — пророк. А пророки почти всемогущи.
48 
