Последние отзывы

  83  

– Я слишком уважаю тебя, чтобы что-либо от тебя скрывать, Симон.

На что он, не сдержавшись, ответил с горькой резкостью:

– Но ты недостаточно меня любишь для того, чтобы уберечь меня от боли.

Ольга отреагировала на его слова тем, что внезапно из смиренной грешницы превратилась в гордую и обидчивую Ольгу Ламуру, родившуюся в Турени в богатой буржуазной семье, которая, несмотря на все свои пороки, блюла собственную честь.

– Ты, быть может, предпочел бы ничего не знать? – осведомилась она. – Оставаться обманутым, чтобы люди смеялись у тебя за спиной? Или узнать обо всем этом от здешнего соглядатая Чарли?.. В этом случае ты бы закрыл на все глаза, не так ли? Как я полагаю, попустительство – вещь весьма распространенная в кинематографических кругах…

– Напоминаю тебе, что в этих кругах ты вращаешься уже восемь лет, – заявил Симон Бежар помимо собственной воли, ведь сейчас он жаждал чего угодно, только не скандала.

– Семь лет, – уточнила Ольга. – Семь лет, в течение которых я так и не смогла преодолеть отвращение к жизни втроем, к лицемерию и пьянкам-гулянкам. Если ты любишь именно это, то, если хочешь, занимайся этим без меня…

Однако Симон уже поднялся, белый от гнева, и Ольга отступила на шаг, увидев перед собой это незнакомое и искаженное яростью лицо.

– Если мы спим втроем, – заявил Симон, – то не по моей вине, верно? Не я привел третьего, верно? Не думаешь ли ты, что…

Гнев переполнял Симона, и Ольга, загнанная в угол, разразилась криками, что тотчас же успокоило Симона, ибо на скандалы у него всегда была аллергия. И она повторила свой прежний вопрос, не удосужившись ответить Симону:

– Ты мне так и не сказал, Симон: ты человек свободный на попустительство или нет?

– Конечно, нет, – проговорил он. – Либо ты прекращаешь всю эту историю, либо я тебя высаживаю в Сиракузах.

И в этот момент он действительно готов был это сделать, настолько унизительным показалось ему страдать из-за этой лгуньи и пошлячки. Ольга это почувствовала и тотчас же представила себя в сицилийском аэропорту, одну, с чемоданом в руках; а затем воображение перенесло ее дальше, и она увидела, как ей предпочли другую молодую актрису, которая и появилась в следующем фильме Симона Бежара. «Я с ума сошла, – подумала она. – У меня же с ним еще два неподписанных контракта, а я развлекаюсь с этим противным мужланом и обо всем рассказываю Симону… Надо взять себя в руки…» И она взяла себя в руки, точнее, вцепилась в руки Симона, оросила их чистыми слезами, содрогаясь от рыданий, столь натуральных, что осчастливленный Симон заключил ее в объятия и стал утешать, страдая из-за мелодраматических выдумок, которые она бормотала, уткнувшись ему в шею. Вскоре, однако, он стал прислушиваться не к ее словам, а к ее губам, и спустя еще немного времени он уже не слышал от нее ничего, кроме криков экстаза, которые не открыли ему ничего нового.

Потом, когда он неторопливо курил, лежа на спине и уставившись глазами в прозрачный иллюминатор, прямо в темноту, задремавшая Ольга шевельнулась и положила руку ему на бедро, постанывая от удовлетворенности, которую он принял за стон счастья; он склонился над лицом этого послушного ребенка, любви которого он желал больше всего на свете. Затем он попытался уснуть, у него ничего не вышло, тогда он снова зажег свет, взял книгу, закрыл, погасил свет. Ничего не получалось. Через два часа ему пришлось это признать.

Симон Бежар, лежа на кушетке с подогнутыми коленями и склоненной головой в так называемой позе зародыша, Симон Бежар, в последние годы самый известный кинорежиссер во Франции, а может быть, в Европе, позволил себе погрузиться в любовную печаль. Вместо того, чтобы извлекать пользу из собственной славы, он загнал себя на девять дней в дорожную постель, обошедшуюся в целое состояние, уплаченное фирме «Поттэн»; в постель, которая была чужой и чужой останется, постель, возможно, более роскошную, чем те, где ему доводилось спать прежде, но не менее одинокую; в постель, похожую на все те, в которых он побывал на протяжении тридцати лет, когда, поднимаясь утром, он знал, что больше сюда не вернется. И Симон Бежар, никогда не имевший собственной постели, Симон Бежар, кому служила домом «Плаза» на авеню Монтень, внезапно ощутил, как сильно его привлекает все то, чего избегал и что он презирал всю свою жизнь: Симону захотелось иметь свою постель, свой кров, чтобы там жить и там же умереть, но при условии, что эту постель и эту жизнь разделит с ним Ольга Ламуру. Он был доволен тем, чего достиг, и после тридцати лет одиночества и безденежья мог позволить себе пожить в праздности, в роскоши, в прочном союзе с женщиной. Этих трех месяцев оказалось достаточно, чтобы он влюбился в старлетку и теперь страдал на своей постели из-за ее неверности, вместо того чтобы выставить ее вон и через три дня забыть о ней, как поступил бы он в Париже. Параллельно с этими своими раздумьями он различал ласкающий, ускользающий звук, шум судна, рассекающего тихие, темные воды, приятное звучание свободного водного пространства, соленой воды, морской воды, столь резко отличающееся от звучания речных вод, мечтательно отметил он, и внезапно мысли его от Ольги вернулись в годы детства, в равнинный край таких зеленых и таких желтых красок, где сверкали, отражая, как в зеркале, небо, прозрачные реки; в то время как ребенок, уставившись на красный поплавок на конце лески, ребенок горячий и неуклюжий, то есть он сам, потел на солнце. Но зачем эти воспоминания роятся у него в голове, да еще при столь неподходящих обстоятельствах?.. Он никогда не вспоминал о своем детстве, он о нем давным-давно позабыл, по крайней мере, он так полагал. Его детство вместе со слишком сентиментальными или слишком пошлыми сценариями было отправлено на архивную полку, откуда ни одно, ни другое не должно было вновь появиться на свет.

  83