– Что вы хотите сказать? – спросил Андреа. – Во всяком случае, я считаю вашу теорию очень и очень верной, – проговорил он, слегка поклонившись Эдме, которая одарила его деланной улыбкой, предназначенной для неловких льстецов.
Однако лицо молодого человека опровергало ее предположение, что слова его были обычной лестью. «Он невероятно естествен, этот сентиментальный блондинчик, этот жиголо-ренегат», – подумала Эдма.
– Прошу вас, Жюльен, не нервничайте. Во всяком случае, через десять минут мы идем обедать.
– И если Летюийе не приведет с собой жену, я сам отправлюсь на розыски, – проговорил Симон Бежар.
Он покровительственно похлопал его по плечу, и тут к ним присоединился Чарли, на лице которого также было написано сочувствие. За своими столиками осталось лишь несколько старичков, ко всему безразличных, скрючившихся, как на спасательном плоту, да еще Ольга Ламуру, которой Кройце повествовал о далеких романтических годах своего ученичества.
– Я спрашиваю себя, как этот бедняга Летюийе умудрился вызвать столь единодушную антипатию… ну, почти единодушную, – заявила Эдма, бросив взгляд в уголок, где сидела Ольга, и с чувством сжимая руку Симона.
Сказано это было со смехом, однако он отвернулся.
– За ваши злобные мысли, месье Пейра, штраф десять пенни, – продолжала она, не смущаясь. – Нет, пожалуй, маслина, – добавила она, ловко выуживая маслину из стакана Жюльена Пейра, на которую она положила глаз, как только вошла в бар. – Как могло случиться, что Кларисса, женщина красивая, богатая и такая… разумная… – Эдма Боте-Лебреш была не в силах называть женщину умной, разве что какую-нибудь уродку, – как Кларисса смогла выйти замуж за этого Савонаролу?.. – Она понизила голос в конце фразы, не будучи вполне уверена, кто он такой и где в этом имени следует писать «о». Во всяком случае, это был фанатик, уж в этом-то она была почти уверена… Так или иначе, никто и глазом не моргнул, потому что не моргает глазом никто и никогда.
– Бедняжка Кларисса, – с улыбкой проговорила Дориаччи (слегка раздосадованная тем, что Эдма Боте-Лебреш похитила маслину, которую она тоже облюбовала). – Во всяком случае, за последние два дня она стала поистине очаровательной! А вот несчастье безобразит человека, – продолжала она, похлопывая по подбородку Андреа, который, однако, отвел взгляд. – Ах, мужчины на нашем корабле что-то невеселы… – величественно произнесла Дива. – Андреа, Чарли, Симон, Эрик… Похоже, мужчины от этого круиза не в восторге. А вот женщины находят его очаровательным! – Тут Дориаччи откинула назад свою прекрасную белую шею и залилась хрустальным переливчатым девическим смехом.
Сидящие за столиком на мгновение замерли, разинув рты, а Дориаччи бросила вокруг себя взгляд, в котором были вызов, радостное оживление, гнев, выдававшие в ней человека ни в грош не ставящего сплетни и осуждение окружающих. Все сидели затаив дыхание, за исключением Жюльена, который, несмотря на свои переживания, послал этому воплощению свободы улыбку восхищения…
– Так о чем же вы хотите со мной поговорить? – осведомилась Кларисса, уже довольно долго сидевшая на своей постели.
Эрик прохаживался перед ней и переодевался, не говоря ни слова, только что-то насвистывая, что само по себе было дурным знаком. Тем не менее Кларисса разглядывала его без антипатии: он вырвал ее на пять-десять минут из тревожной, волнующей атмосферы смятения чувств, в которой течет время, проводимое лицом к лицу с человеком, которого любишь, еще как следует не узнав время жадного влечения и постоянного неутоленного голода. А здесь, в спокойной обстановке каюты, Кларисса могла напоминать себе, что она любит Жюльена, который любит ее, и от этой мысли теплело в груди и кровь приливала к сердцу. Она совсем позабыла про Эрика и едва не подпрыгнула, когда он остановился перед ней, в одной рубашке, без пиджака, поглощенный тем, чтобы правильно вставить запонки в манжеты. Он уселся в изножье кровати, и Кларисса инстинктивно подобрала колени к подбородку, опасаясь, как бы он до нее не дотронулся, даже до кончика ноги, осознав это, она покраснела и бросила боязливый взгляд на Эрика. Но он ничего не заметил.
– Я хочу у вас спросить одну вещь, – заявил он, подбираясь наконец к сути, и, заложив обе руки за голову, оперся о переборку с непринужденным видом. – Я бы вас попросил ответить коротким «да» или «нет» на вопросы достаточно грубые и откровенные.