99 
Эдвард почувствовал, что его вот-вот стошнит. Он быстро пошел прочь по платформе и вниз по склону на заросшие травой пути. Он автоматически шагал назад, в сторону дороги. Голова у него кружилась. Солнце появлялось и пропадало, а воздух был полон каких-то крохотных черных насекомых.
Он шел уже несколько минут, когда вдруг услышал, как кто-то зовет его, и остановился.
Сара босиком бежала за ним по мокрой траве. Она остановилась в нескольких ярдах от Эдварда и взглянула ему в глаза с возбужденным и враждебным выражением, как у загнанного в угол животного.
— Что? — спросил Эдвард необычным хрипловатым голосом.
— Ты пришел. Ты шпионил за нами.
— Я и не знал, что ты знакома с сестрой Марка, — ответил он.
Сара захлебывалась словами:
— Я знала ее немного, я немного знала и Марка, ты был не единственный. Она была в Америке, когда ты… когда он умер. Потом она вернулась, и я пришла к ней, а моя мать пришла к ее матери. Мы хотели помочь. Мы пригласили ее сюда. А тут надо же было подвернуться тебе.
— Я не знал… — сказал Эдвард.
— Так вот, больше не приходи и никогда не пытайся увидеть Брауни. Она не хочет слышать твои извинения. Она ненавидит тебя, как ненавидит тебя ее мать. Они никогда не оправятся от этого удара. Не преследуй ее и не пиши ей. Единственное, что ты можешь для нее сделать, — это поступить порядочно и не показываться ей на глаза.
— Хорошо, — произнес Эдвард.
Он развернулся и, не оглядываясь, пошел вдоль путей.
Я бы хотела встретиться и поговорить о смерти моего брата. Завтра в пять часов я буду на болоте, где ряд ив растет вдоль реки. Там еще есть дикая вишня, перевешивающаяся на другой берег.
Бренда Уилсден.
Эдвард смял письмо в руке и сунул в карман. Это случилось на следующий день после его посещения Железнодорожного коттеджа. Человек, передавший письмо, с любопытством глядел на адресата. Ростом он не уступал Эдварду, носил бороду и баки, на голове его росла грива неухоженных жестких волос, и из-под этой гривы внимательно смотрело красное лицо с крупными чертами. Седины в волосах не было видно, но он был немолод, кожу вокруг глаз бороздили глубокие морщины. Лицо и волосы да и весь он целиком был покрыт мелкой волокнистой пылью, осевшей в складках морщин. Посыльный был одет в красную рубаху, на шее повязан красный платок, а на талии затянут широкий кожаный ремень со старой медной пряжкой, отшлифованной до блеска. Когда этот человек вдруг безмолвно возник перед Эдвардом в огороде, тот сразу понял, что видит одного из лесовиков.
— Спасибо, — сказал Эдвард.
Человек стоял близко и глазел с нескрываемым любопытством. Эдвард чувствовал запах его пота и слышал его дыхание.
— Он теперь как студень, что ли?
— Кто?
— Студень, желе. Ну, хозяин здешний там, наверху. Да?
— Ничего подобного, — ответил Эдвард. — Он болен, но не до такой степени.
— Прежде все девки были его. Теперь-то этому конец.
— Спасибо, что принесли письмо.
— Как вас зовут?
— Эдвард Бэлтрам.
— Сын, значит.
— Эти чертовы бабы. Они вас на куски разрежут. Вы бы лучше сматывались, пока они не начали. Вы — его сын.
Эдвард презрительно махнул рукой и отвернулся.
— Все девки были его, — повторил ему вслед лесовик. — Теперь-то дряхлый стал, бедный старый пакостник.
Эдвард быстро зашагал в дом. Незадолго перед этим прошел дождь, но теперь воздух был теплый, солнце светило ярко, небо, полное света, аркой накрывало плоскую землю. Эдвард остановился в зале и вытащил смятое письмо, но не посмотрел на него. В Сигарде он, конечно, никому не сказал о своем посещении Железнодорожного коттеджа. Он немного разгладил письмо, снова сунул его в карман и медленно пошел по Переходу.
Илона и Беттина стояли на кухне у исцарапанного деревянного стола.
— Ты принес любисток? — спросила Беттина.
— Нет. Извини, я забыл.
— Спишь на ходу. Ладно, бог с ним. Нарежь-ка эту траву. Сделаешь?
— Все умирает, — сказала Илона.
— А ты, Илона, пойди и принеси пару луковиц.
— Ласточки умирают, они больше не возвращаются.
— Я сегодня видел одну, — отозвался Эдвард, нарезая траву.
— К нам они больше не возвращаются, а раньше гнездились под крышей конюшни. Наши ласточки все умерли.
— Илона, и не забудь корзинку, дубина ты стоеросовая!
— Ладно уж, — ответила Илона и вышла.
99 
