51 
– Почему вы ушли?
Он смотрит на меня.
– Потому что мы достали то, за чем пришли.
– Я имела в виду, почему вы ушли из полиции. Разве вы не мечтали быть детективом?
– По всей видимости, мое желание было не настолько сильным, как твое, – бормочет Верджил.
– Мне кажется, я заслуживаю знать, что получаю за свои деньги.
Он хмыкает.
– Товар.
Он так быстро сдает назад, что одна из коробок переворачивается. Содержимое ее вываливается наружу, поэтому я отстегиваю ремень безопасности и оборачиваюсь назад, пытаясь прибрать беспорядок.
– Сложно теперь разобрать, что улики, а что – мусор с вашего сиденья.
От одного из коричневых бумажных пакетов отклеился скотч, и хранящаяся внутри улика упала в ворох упаковок от рыбного филе из «Макдоналдса».
– Тут же один жир. Кто ест пятнадцать рыбных филе?
– Так не за один же раз, – оправдывается Верджил.
Но я слушаю его вполуха, потому что пальцы ухватились за вывалившуюся из пакета улику. Я усаживаюсь на место, продолжая сжимать крошечную розовую кроссовку фирмы «Конверс».
Потом смотрю на свои ноги.
Сколько себя помню, я всегда носила высокие розовые кроссовки «Конверс». И даже дольше. Это мой каприз, единственный предмет одежды, который я когда-либо просила бабушку купить.
На всех детских фотографиях я в этих кроссовках: сижу, облокотившись на семью плюшевых медведей; или лежу на одеяле, а на носу у меня огромные солнцезащитные очки; или чищу зубы у раковины, абсолютно голая, в одних кроссовках. У моей мамы такие же кроссовки – старые, потрепанные, она еще в институте их носила. Мама не наряжала меня в платья, похожие на свои, и не делала мне стрижек, как у нее, или такой же макияж – у нее не было привычки краситься. Но в одном мы похожи – в этой единственной детали одежды.
Я до сих пор практически не снимаю своих кроссовок. Для меня они словно талисман, а возможно, я суеверная. Если я не буду снимать свои кроссовки, то когда-нибудь… ну, вы меня поняли.
Во рту пересохло.
– Это моя кроссовка.
Верджил смотрит на меня.
– Уверена?
Я киваю.
– Ты когда-нибудь бегала босиком, когда гуляла с мамой по заповеднику?
Я качаю головой. Существовало строгое правило: нельзя входить в заповедник босой.
– Там же не поле для гольфа, – пояснила я. – Повсюду пучки травы, заросли, кустарники. Можно упасть в яму, которую вырыли слоны. – Я верчу в руке крошечную обувь. – Той ночью я тоже там была. Но я все равно не знаю, что произошло.
Неужели я вылезла из постели и пошла бродить по заповеднику? А мама побежала меня искать?
Из-за меня она исчезла?
В голове застучали слова из маминого дневника: «Неприятные воспоминания остаются в памяти. Воспоминания о душевных травмах стираются».
По лицу Верджила ничего невозможно понять.
– Твой отец сообщил нам, что ты спала, – говорит он.
– Я не могла лечь спать в кроссовках. Кто-то из взрослых должен был их на меня надеть и завязать шнурки.
– Кто-то из взрослых… – повторяет он.
Вчера ночью мне снился отец. Он полз в высокой траве у пруда, вырытого в заповеднике, и звал меня.
– Дженна! Выходи, выходи, ты где?
Нам ничего не грозило, потому что два африканских слона находились в сарае, им осматривали ноги. Я знала, что в этой игре «дом» – это широкая стена сарая. И еще я знала, что папа всегда выигрывает, потому что бегает быстрее меня. Но на этот раз я ему спуску не дам.
«Фасолька, – так он меня называл, – я тебя вижу».
Я знала, что он обманывает, потому что начал удаляться от того места, где я пряталась.
Я зарылась на берегу пруда, как это делают слоны, – мы с мамой видели, как они так играют, поливают друг друга из хобота, валяются в грязи, как борцы, чтобы охладиться.
Я дождалась, когда отец минует высокое дерево, под которым Невви и Гидеон готовили ужин для животных – кубы душистого сена, тыкву и целые арбузы. Одного арбуза хватит, чтобы накормить небольшую семью или одного слона. Когда папа оказывается в тени дерева, я выбираюсь из укрытия, где пряталась, и даю стрекача.
Бежать непросто. Моя одежда в грязи, волосы слиплись сзади в жгут. На мои розовые кроссовки налипла грязь из пруда, они промокли, но я знаю, что выиграю. С губ срывается смех, похожий на писк гелия из воздушного шарика.
А папа только этого и ждал. Услышав мой смех, он резко развернулся и помчался ко мне, надеясь перехватить меня до того, как я коснусь грязной ладошкой рифленой железной стены сарая.
51 
