57 
Главный врач молча и подавленно осмотрел Марит. Все знали, что он поставит окончательный диагноз и ждали. Кристоффер опустил Марит на подушку и встал.
Прослушав ее сердце и легкие, а заодно и прощупав работу других органов, главный врач медленно выпрямился и столь же медленно покачал головой. И когда одна из медсестер хотела положить новое, нагретое полотенце, он остановил ее жестом руки.
После этого он позвал с собой в коридор Кристоффера и другого врача.
— Если она и доживет до завтра, то исключительно за счет силы воли. В легких начала уже развиваться пневмония, а из-за неподвижного образа жизни процесс идет очень быстро. Весьма неприятная история, надо сказать, нам следует предпринять завтра расследование среди персонала.
— Состояние ее безнадежно? — вырвалось у Кристоффера.
Главный врач внимательно посмотрел на него.
— Мы никого не считаем безнадежным до тех пор, пока на него не наденут саван, — жестко произнес он. — Но… единственное, что мы можем теперь сделать, так это хоть как-то обогреть ее. И нам остается только ждать. Спокойной ночи!
«Ждать конца, хотел он сказать, — подумал Кристоффер. — И я буду ждать вместе с ней…»
Но ему этого делать не пришлось, поскольку на следующий день ему предстояло провести сложную операцию, так что теперь ему необходим был отдых. Ему не хотелось оставлять Марит одну, он по-прежнему чувствовал огромную ответственность за нее.
Собственно говоря, он так и не понял, что же так сильно привязывало его к ней. Ведь у него было множество других пациентов.
Все пошли спать, только он один остался сидеть рядом на стуле, не спуская с нее глаз. Это был узенький, неудобный стул, и в палате было жарко, как в печке, но он не обращал на это внимания. Ему показалось, что она вот-вот очнется от комы, и это можно было объяснить тем, что такая жара была для нее невыносима.
Вошла дежурная медсестра и шепотом произнесла:
— Ну и жарища здесь!
Улыбнувшись, Кристоффер кивнул ей в ответ. Она ушла, и он снова остался один. Наедине с Марит, которая, в определенном смысле, явилась причиной его разрыва с Лизой-Меретой.
Собственно говоря, теперь он был ей благодарен за это. Впервые за этот вечер он подумал о Лизе-Мерете — подумал с облегчением. Он свободен. Это было прекрасное чувство.
Он очнулся от своих мыслей, услышав слабый всхлип Марит. Он внимательно посмотрел ей в лицо.
На лице ее определенно показались признаки жизни.
— Марит… — ласково произнес он.
На ее изможденном лице появилось какое-то движение. Изможденное, с лихорадочными пятнами на щеках, с катящимися по вискам каплями пота, лицо ее было тем не менее невыразимо прекрасным. Да, эта красота была именно невыразимой, иначе ее назвать было нельзя. Такой мимолетной, такой неопределенной, и она казалась из-за этого загадочной. Красота Лизы-Мереты бросалась в глаза сразу, она была подобна удару кулака, и простодушные мужчины падали перед ней ниц. Теперь же он понял, насколько банальной была его реакция на внешнюю привлекательность.
Он пристально рассматривал лицо Марит. Очнется ли она? Или это были последние судорожные рефлексы перед смертью?
Скорее всего, последнее. Ей уже не раз пророчили смерть, но она приходила в себя, на этот же раз не было никаких надежд. Спасти ее могло только чудо.
И Бенедикте здесь больше не было.
— Марит, — прошептал он. — Я люблю тебя, ты же знаешь…
Теперь он мог с уверенностью сказать это. У него больше не было обязательств по отношению к Лизе-Мерете, и Марит верила его признаниям в любви. Он не мог предать ее в последние мгновения жизни.
И тут она открыла глаза. Взгляд ее был спокойным и ясным.
— Спасибо, Крнстоффер, — прошептала она слабым голосом. — Спасибо за все, чем ты был для меня! Я тоже люблю тебя, ты это знаешь.
— Дорогая, дорогая Марит, — взволнованно произнес он.
Веки снова упали на ее ясные голубые глаза, она снова потеряла сознание.
— Марит! — настойчиво произнес он.
Но она молчала. Поднеся к ее губам зеркало, он далеко не сразу констатировал, что она жива.
После этого он решил уйти. Он дал наказ дежурной медсестре почаще заглядывать к Марит и послать за врачом, если вдруг наступят перемены.
Перемены? Скорее всего, это мог быть шаг в потусторонний мир.
57 
