Последние отзывы

  113  

— Тогда уважьте и это мое желание. Господин приор, пусть Бог минутку подождет. Я должен, должен… поговорить с шевалье. Ах, я чувствую, что смерть приближается…

— Но если она вас заберет раньше, чем вы исповедуетесь? Подумайте о спасении вашей души!

— Моей души?.. Она будет… ох, как я страдаю… Она будет в большей опасности, если я не выполню свой долг… Во имя спасения моей души, всего минуту. Господин приор… всего минуту…

Пораженный силой духа этого изможденного тела и требовательным голосом, больше похожим на слабое дыхание ветерка, священник согласился, но предупредил:

— У вас мало времени!

Молодой человек снова наклонился к умирающему, рука которого тянула его из последних сил, так что через секунду ухо Турнемина почти касалось губ старика.

— Я знаю… где это, — выдохнул старик с непередаваемым оттенком торжества.

— Что это?

— Сокровище! Сокровище посланника Рауля… Я знаю, говорю вам… Подождите.

Его рука оставила Жиля, проскользнула под соломенный тюфяк и достала маленький пакет, запечатанный красным сургучным крестом.

— Возьмите! Спрячьте его!.. Я написал все, что знал. Найдите его! Спасите замок! Вернитесь в него… Кречет… и помолитесь обо мне…

— Но почему мне, а не Пьеру? Ведь он очень нуждается!

— Нет, это принадлежит вам, только вам! Пьер и женщины после моей смерти уедут отсюда…

Теперь священника… Быстро! Быстро! Я чувствую, что отхожу…

— Ступайте с миром, Жоэль Готье! Я позабочусь о ваших родных!

Жиль позвал священника, и все остальные, бывшие в комнате, опустились на колени. В течение некоторого времени слышались шепчущиеся голоса священника и умирающего, голос Жоэля все слабел и наконец умолк. «Мир праху его», — провозгласил священник и благословил покойника.

— Он умер, — сказал приор, вытирая тонким платком капли пота со лба. — Настало время женщинам приниматься за работу!

Но поднялась только Анна, она встала и, как требовал вековой обычай, пошла остановить часы закрыть черной тканью единственное зеркало висевшее на стене, и опустошить все сосуды с водой: кувшины, ведра, тазы, чтобы освободившаяся душа не утонула в них. Мадалена продолжала стоять на коленях, она плакала, обхватив голову руками. Мать строго позвала ее.

— Мадалена! Надо обмыть и обрядить покойника. Отправляйся и приведи парикмахера и одевальщицу мертвых.

— Дайте этому ребенку вволю поплакать, — оборвал ее священник. — Мы с Жанно возвращаемся в Сен-Эспри, — сказал он, указывая на скучающего маленького певчего, — и поищем их по дороге.

Потом, обернувшись к Жилю, который, не осмелясь подойти к Мадалене, утешал Пьера, приор добавил:

— Оставьте их с их горем. Скоро из Пледельяка придут люди и помогут им, а вы, господин шевалье, не хотите ли воспользоваться моим гостеприимством? Я аббат Мине де Вийепе… До дробления владений мой отец, он умер пять лет тому назад, был главным управляющим Лаюнондэ. Он, как и Готье, умер в нищете. И какая судьба ждет родных старика! Новый владелец может предложить им лишь старую лачугу где-нибудь в лесу, а Пьер — калека и тяжелая работа ему не под силу…

— Не беспокойтесь, господин аббат, — сказал Жиль. — Я обещал старому Жоэлю позаботиться о них. Что касается вашего любезного предложения, позвольте мне его отклонить. Я офицер короля и привык спать на соломе. Я хочу побыть с ними…

— Как угодно. Но я буду счастлив принять вас завтра или послезавтра, когда вам будет угодно.

Взяв из рук Мадалены свой плащ, аббат Мине оделся, укрыл под полой дароносицу и в сопровождении колокольчика отправился назад в церковь.

Час спустя старый Жоэль, обряженный в свое лучшее платье, выбритый, со скрещенными руками, перевязанными четками, покоился на большом столе, накрытом белой скатертью. Две других скатерти, прикрепленные к балкам потолка, образовывали вокруг него альков, «белую часовню», как того требовал обычай. У ног мертвеца поставили чашу со святой водой и положили ветку самшита. Смерть сторицей вернула Жоэлю то величие, которое болезнь отняла у него. Великий крестьянин почивал с высокой гордостью древних воинов, жестоких сеньоров, чьим преданным слугой он был до последнего вздоха.

Снаружи ночь наполнялась огнями: через весь край шли люди в Лаюнондэ, одни — чтобы отдать долг Жоэлю, другие — чтобы посмотреть необычный спектакль.

С двух сторон деревенского катафалка в почетном карауле с обнаженными шпагами застыли два никому не известных человека, они словно охраняли тело настоящего сеньора этих владений. И те, кто подходил прощаться с умершим, с неослабевающим удивлением, смешанным с суеверным ужасом, глядели на эти две высокие кариатиды с профилями хищных птиц, таких несхожих и одновременно таких одинаковых, на двух дворян, отдававших почти феодальные почести праху крестьянина. Шляпы почтительно снимались, и ни один местный житель не посмел поднять округлившихся от удивления глаз к темным глазницам — одни, как лед, другие, как раскаленный уголь — этих неподвижных скорбных фигур.

  113