очень нудно 
8 
— Здесь. Угол — прикрытие. Справа и слева два выхода
— И входа, — вяло сказала я. Быков, не обратив внимания на мою ценную реплику, возле кровати в порядке разложил оружие, и мы устроились. В одной комнате. На двух кроватях. Правда, сначала Быков долго умащивался на полу, кряхтел, вздыхал, потом пришел ко мне, сказал хмуро:
— Подвинься.
И едва не вдавив меня в стенку, улегся на застонавшую кровать.
Обычно тяжело переношу человеческое прикосновение. Я даже в очереди из-за этого стоять не могу. Особенно, когда сзади стоят расплывшиеся грудастые животастые бабехи и притискивают к тебе свои потные мягкие горячие телеса… Бр-р-р!
Но сейчас ощущать рядом твердое теплое тело Быкова было приятно. Надежно.
День третий
— Вставай, боевая подруга!
С трудом разодрала глаза. Сумрак. За окном белый туман, такой плотный, что совсем не видно окрестностей. Гостиница повисла в безвременье и безпространствье.
Быков сидел на кровати и смотрел в туман опухшими глазами.
— А где эти? — спросила я, оглянувшись.
— Не знаю, — сказал Быков спокойно. — Проснулся — их нет. Ни записки, ничего.
— Ага, — сказала я, — ясно. Димка деда сблатовал себе на хату. Вот теперь сиди и жди, раз вчера не пошел. А я пойду мыться.
Яркость вчерашних впечатлений я заспала. Вертелась под душем и размышляла — а дальше-то что?
Толкнула дверь. Не поддалась. Быков, зараза… Еще долбанулась. Тишина. Постояла и пихнула еще. На этот раз дверь открылась. Черте че ожидая увидеть, я высунула голову. У противоположной стены в обнимку с автоматом сидел Быков. Глаза у него были круглые.
— Ты что двери подпираешь!
— Динго, — тоскливо сказал Быков, — я вдруг подумал — откроется дверь — а там никого…
Я молча покрутила пальцем у виска.
— Ну-ну, — сказал Быков неопределенно и пошел в ванную.
Я протопала по комнате. И вдруг почуяла — что-то не так. Хоть убей меня — не так. Повернулась — все нормально. Только двустволку, оказывается, эти субчики с собой захватили. На охоту пошли. А фантазия-то моя, фантазия… Прыгнула я на кровать, ноги подобрала, огляделась — все в порядке. Никто ниоткуда не лезет, челюстями не щелкает, рожи не кажет. Только… тихо очень. И тишина такая… гулкая. Словно кто-то кашлянет вот-вот и скажет: "Здравствуйте вам!". Вот, чего мне, дуре, не хватает — не слышно шума городского. Фу-у-у… а я-то…
В это время стих и последний звук — шум воды в ванной. Я посидела. Быков не выходил. Я слезла с кровати, напевая, обошла вокруг пулемета, глянула в окно. Стало жутче. М-да…
— Быков, — позвала я.
Тишина.
Я подумала. Еще раз обогнула пулемет. Пошла и стукнула в дверь.
— Але!
Ни звука.
— Эй!
Молчок. Я задергала дверь — уже в панике:
— Быков!
Дверь открылась. Стоял Быков, как картинка, живой, милый, сволочной и сосредоточенно вытирал голову казенным полотенцем.
— Чего орем? — спросил злорадно.
Ждали мы часа четыре. Время тянулось, как резина. Я бродила по углам, на десятки раз оглядела блеклые обои, раз двадцать запнулась за пулемет, раз тридцать обругала его и Быкова.
Потом затормозила и сказала:
— Слушай, а может, их и не было?
— Что?
— Может, говорю, их вообще не было? Может, они нам показались?
У Быкова все сильнее округлялись глаза.
— Да ты… ты что… сама рехнулась и меня с ума свести хочешь? Собирайся!
— Куда это?
— Обратно!
— А ху-ху не хо-хо?
— Не хо-хо! К-куда!
Во были гонки! Скакал за мной Быков, как слон, по всем этим мерзким запутанным лестницам, орал всякие непотребные слова, но догнать меня не догнал. Выпрыгнула я в туман — как в пуховую перину — ничего не видно, ничего не слышно и дышать тяжко. Обыкновенный химический туман. Дышать тут надо по-особому: глубоко гадость, именуемую воздухом, не заглатывать, шевелить одними бронзами — глядишь, и доживешь лет до сорока без рака легких…
День четвертый
… Ну вот. Слиняли эти придурки куда-то. Поторчала я в парке, травку пощипала, высунула нос на театральную площадь. Тихо, пусто, солнце припекает. Пользуемся моментом. Разделась я, одежду расстелила неподалеку от сухого фонтана, плюхнулась. Чем не пляж? И дикий совершенно, потому что кругом — ни души.
8 
