Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
34 
После зеленого чая солоновато-горьковатый, с кислинкой вкус этого шарика быстро разлился по рту. Язык ощутил приятную прохладу. И вдыхаемый мною воздух словно обогащался этим вкусом, перенося его в легкие, из-за чего приятная прохлада проникла внутрь меня. А вместе с ней какое-то физическое спокойствие.
Спокойствие тела, а не души. Хотя душа тоже была спокойна. Я уже не думал о словах Джамшеда. Жизнь оказалась проще слов: ожидание сыра сменилось вкусом сыра. Вкус сыра передался дыханию. Дыхание, наполненное этим вкусом, принесло приятное состояние, спокойствие и уверенность. Ожидание дороги вот-вот должно было смениться дорогою.
Через полчаса Джамшед помог забросить связанные рюкзак и канистру на верблюдицу Хатему. Туда же забросили двойной баул с вещами Гули.
– Дойдете до холмов, – сказал Джамшед. – Потом Хатему отпустите. Она сюда вернется.
Как прощаться с Джамшедом, я не знал. Будь он русским – я просто бы обнял его. Но, будь он русским, не отпустил бы он со мной свою дочь. А если б и отпустил, то пришлось бы мне называть его «папой» и пить с ним на посошок.
Пока я думал, Джамшед сам подошел, сам надел на мою голову войлочную белую остроконечную шапку и протянул мне руку.
– Счастливой дороги, – сказал он. – Если будешь ее бить, – он кивнул на Гулю, – не бей по лицу!
Я автоматически кивнул, хотя потом, когда мы уже пошли рядом с верблюдицей, эти последние слова Джамшеда показались мне дикостью.
Но до того, как я об этом подумал, у меня возникло желание как-то ответить на его подарок. Я вытащил из рюкзака и подарил ему брезентовую палатку.
Мы шли в сторону видневшихся вдалеке холмов. Солнце уже накаляло песок.
Юрта осталась позади.
Слева от меня шла верблюдица, таща нашу поклажу. С правой стороны шла Гуля.
– Отец сказал, что ты знаешь дорогу? – спросил я лишь для того, чтобы заговорить с нею.
– Знаю, – ответила она. – Мы раньше ходили туда, но до форта не доходили.
Не надо было…
Солнце припекало, и если б не войлочная шапка – подарок Джамшеда – мозги мои уже кипели бы. Но и так я не знал, как продолжить разговор. Я молчал. И Гуля молчала. И так шли мы рядом. Я посматривал на нее, любовался ее профилем, живым, гордым и женственным одновременно.
«Может, вечером, когда привал устроим, разговоримся», – подумал я с надеждой.
Глава 27
На привал мы остановились, когда солнце только-только побелело, словно его остудил внезапно налетевший холодный ветер. Висело оно еще высоко, но уже с закатной стороны неба. До холмов все еще было далеко – они вроде бы и не приблизились, хотя мы двигались в их сторону часов восемь или даже больше, лишь один раз остановившись отдохнуть и накормить Хатему.
– Гуля, а море отсюда далеко? спросил я, вспомнив о приятной прохладе каспийского берега.
– Далеко, – ответила Гуля, посмотрев на меня карими глазами.
Я задумался, пытаясь понять, каким образом мы оказались далеко от Каспия.
Не мой же полет, закончившийся чудесным появлением верблюдицы Хатемы, перенес меня в глубь пустыни!
– А ты море любишь? – спросил я Гулю, снимавшую с верблюдицы свой баул.
– Нет, – ответила она. – Оно холодное.
Я пожал плечами. Потом помог ей опустить двойной баул на песок. Она достала оттуда полотняную полосатую подстилку, потом еще одну. Расстелила их одну поверх другой.
Когда солнце легло на дальние пески, а потом и просочилось своим остывшим огнем куда-то вниз, словно вода, в пустыне стало прохладнее. Воздух сразу оказался холоднее песка. Мы лежали рядом на одной подстилке и накрывшись по грудь второй. Смотрели в небо. Время от времени хрипловато вздыхала верблюдица, привязанная коротким поводком к лямке моего рюкзака.
– Гуля, – заговорил я. – Тебе не кажется странным, что мы сейчас здесь, с тобой, вдвоем…
– Нет, – ответила Гуля настолько уверенно, что я забыл, о чем еще хотел ее спросить.
Конечно, мой заготовленный и забытый вопрос не был важным ни для меня, ни для нее. Мне просто хотелось говорить с ней о чем угодно. Хотелось узнать что-то о ней, чтобы расстояние между нашими глазами и мыслями уменьшилось. Я хотел понимать ее и хотел, чтобы она понимала меня.
«А она и так тебя понимает», – возникла вдруг неожиданная мысль.
Я снова задумывался, глядя на небо и ища в нем отражение ее глаз, тоже смотревших вверх. Вверху, на синей перевернутой земле неба прорастали семена звезд. Прорастали быстро и хаотично, словно были разбросаны влюбленным сеятелем, совершенно не думавшем о том, что он делает. И полз среди них небесным ленивым трактором какой-то спутник. Его движение привлекло мой взгляд и я, скосив глаза на красивый профиль Гули, подумал, что и она сейчас смотрит на этот спутник, ведь взгляд человека всегда ищет движения. Взгляд человека – сам по себе следователь и любит следить за происходящим.
34 
