129 
Двинулся наверх. Туда, где жил сам. В общем зале увидел Митрополита — он спал, сидя в углу. Два огромных тесака лежали рядом. Сын пожирателя крабов был в боевом кожаном панцире с чужого плеча, слишком большом; из-под массивных наплечников торчали узкие руки, но это не выглядело жалко или смешно, наоборот, абориген — еще совсем недавно самый могущественный местный житель — даже такой, спящий, утомленный, худой, вдруг показался Марату очень красивым. Судя по всему, он заснул от переутомления, а до того — много дней не смыкал глаз, охраняя безлюдный дворец и своего господина. Даже с закрытыми глазами и немного отвисшей челюстью, даже тонко сопевший и вываливший расслабленные губы он сохранял сосредоточенность и решимость идти до конца.
Это вам не косоглазый, подумал Марат. Не Быстроумный, которого мама нарекла слабаком. Такой не будет пресмыкаться ради дозы пилотского мультитоника. Тут не любовь к жратве и привилегиям и даже не любовь к себе. Тут вера в избранничество. Твердое осознание своей миссии.
Все считали, что этот потомок краболова, бывший счетовод и взяточник, взлетевший к вершинам власти, не верит ни в Мать Матерей, ни в Отца и Сына — только в хитрость и расчет. Нет, он верил. Всех обманул; никто не знал, что он верит, а он верил и продолжает верить.
Лезвия мечей сверкают — точил, значит, каждый день. Ждал кого-то и готовился к драке.
Ни во что не верил. Был прагматиком. А потом оказалось: ни в ком нет веры, а в нем — есть.
Марат не стал будить аборигена, наоборот, лежала бы рядом шкура — укрыл бы со всей заботой. За то, что маньяком жил, а не рабом. За то, что идею нес, а не бегал за сладким куском.
Надавил на дверь своих личных покоев. Когда-то ее делали по особому проекту. Мощные брусья внахлест. Впрочем, после трех свиданий с Кабелем и такая дверь не преграда. Нажал сильнее, потом приник ухом — с той стороны ничего не происходило. Вспомнил, кстати, что для первого свидания с Отцом заготовлена остроумная фраза: «Я привел тебе семнадцать носорогов — шестнадцать в стойлах, один перед тобой». Продуманный намек на то, что бывший пилот и компаньон Великого Отца переродился. Избиения пошли впрок, юноша повзрослел и теперь на всё согласен. Покорять северные племена, одомашнивать пчеловолков, расширять империю, нести огонь новой современной религии имени самого себя, великого и ужасного, — нет проблем. Лишь бы иметь Фцо.
Отошел на три шага, хотел выбить преграду ногой, но ясно почувствовал, что делать этого нельзя. Дверь закрыта изнутри, значит, Жилец там.
Но не один.
Во дворце чужой.
Марат обернулся и обнаружил, что Митрополит исчез. Вместе с обоими мечами.
Перехватив свой, чувствуя озноб и особую мускульную щекотку (нападут — уничтожу всех до единого), бесшумно выскочил в коридор, оттуда спустился в караулку. Там был второй проход: узкий тоннель, ведущий в комнату Нири и дальше, в спальню Великого Отца, и еще дальше, в святая святых, в капсулу.
Личная служанка Отца лежала на спине, укрытая до подбородка меховыми одеялами. Судя по приторному запаху, она умерла не менее десяти дней назад. На Золотой Планете даже разлагающиеся трупы пахли медом и карамелью.
Концом меча Марат подцепил край одеяла и натянул на лицо мертвой женщины.
Вот и причина. Он любил ее, она умерла. Теперь он окончательно обезумел.
Но и я тоже сошел с ума. Давно, уже два с лишним года. Еще неизвестно, кто из нас более безумен. Я тоже любил. А он задушил ту, которую я любил, одной рукой, деловито, между делом. Сдавливал пальцы, а думал о чем-то своем. О черных бананах с каплей желчи иглозубой лягушки. О носорогах, о рабах, о свадебном алтаре.
За спиной раздался тихий, на пороге слышимости, вздох. Не глядя, Марат выбросил руку назад, схватил, сжал, рванул.
— Владыка… — просипел Митрополит. — Не убивай…
Марат потащил его назад, в туннель, поднял в воздух, прижал к стене, посмотрел в глубокие прозрачные глаза, ничего не увидел там, даже страха не увидел, только готовность умереть, а она, как известно, не имеет со страхом ничего общего.
— Говори, — шепотом сказал Марат. — Говори всё, что знаешь.
Не имея возможности повернуть голову, дикарь скосил глаза вправо и влево, несколько раз моргнул, выдавил:
— Она… Пришла. Двадцать два дня назад.
— Кто?
— Мать Матерей.
Марат сильнее сжал пальцы.
— Кто??
— Мать Матерей. Она пришла и явила свой гнев. Ее никто не видел, но все знали, что она пришла. Она говорила с Великим Отцом. Потом она сделала так, что жрецы забыли молитвы. Я тоже забыл. Потом она осталась во дворце, и все ушли.
129 
