147 
– А если они попадут в руки к британцам, их, скорее всего, расстреляют, – резко произнес Колчак, – или бросят на корм ящерам. Вы еще не поняли, доктор, что англичане здесь ведут войну на уничтожение? Ни попытки переговоров, ни даже требований капитуляции мы от них не видели. Только снаряды и пули, только смерть – вот единственный разговор, который они готовы вести.
– Но… – начал было доктор, затем скривился, словно от сильной боли, и с безнадежным видом взмахнул рукой. – Да, конечно… скорее всего, вы правы. Наверняка правы. Просто я не могу спокойно смотреть… – Доктор снял пенсне, нервным движением протер стекла о рукав и, водрузив обратно на нос, оглядел собравшихся. Встретиться с ним взглядом не решился никто – бесстрашно шедшие в бой люди отводили глаза, словно нашкодившие мальчишки.
– Не могу, – шепотом закончил Билич, – спокойно думать, что люди, которых еще можно было бы спасти, умрут.
– На самом деле это довольно простая задача. – Леттов-Форбек держал голову опущенной, так что его лица не было видно, но лейтенант цур зее был готов поклясться, что, несмотря на спокойно-рассудительный тон, майор сейчас улыбается. – Первое: если не доставить раненых на борт броненосца, они умрут. Второе: передать раненых британцам, тем или иным способом, также бесполезно. Вывод напрашивается сам собой, господа, – нам нужен броненосец, но без английского экипажа.
– Замечательный вывод, – фыркнул Колчак. – И что же вы предлагаете делать? Подплыть к «Бенбоу» на лодке и, вежливо постучавшись, предложить экипажу прогуляться на берег в полном составе? Или взять броненосец… на абордаж? – неожиданно севшим голосом закончил он.
– Совершенно верно, герр капитан! – подтвердил Леттов-Форбек.
Эффект от подобных заявлений обычно принято сравнивать с разорвавшейся бомбой. На несколько секунд в палатке воцарилась изумленная тишина, затем немецкие и русские офицеры заговорили хором, перебивая друг друга:
– Это же безумие…
– А почему бы и нет…
– У нас нет ни единого шанса…
– Тише, господа, тише, – повысил голос Нергер, – успокойтесь! Полагаю, майор, – обратился он к Форбеку, – вам стоит подробнее изложить свое предложение.
– Полагаю, да, – майор, вскинув голову, с вызовом глянул на собравшихся. – Все, как я уже сказал, просто. Даже не беря в расчет раненых… отсиживаясь в лагере, мы просто продлеваем агонию, господа. У нас не хватает воды и продовольствия. С добычей последнего я предвижу большие трудности, ведь сейчас канонада наверняка распугала большую часть потенциальной дичи, зато погибшие при обстреле ящеры вскоре привлекут хищников. К тому же, как я понял со слов герра Колчака, он считает, что его корабль вступал в бой броненосцем.
– Я еще не получил от лейтенанта Бутлерова полный рапорт, – Колчак мотнул головой, – но мы совершенно точно слышали залпы орудий «Манджура», и после этого британцы прекратили атаку.
– В любом случае, – вновь перехватил инициативу майор, – сейчас мы даже не можем быть уверены, что ваш корабль выдержит обратный путь через Грань. Остается «Ильтис»… но путь к нему лежит через английский броненосец. Это наш единственный шанс, господа, и мы должны воспользоваться им как можно скорее.
Сквозь колючие ветви проглядывала одинокая золотая звезда. Когда Мушкетов на миг скашивал глаза, чтобы бросить взгляд на жмущихся у костра товарищей, звезда пропадала, смытая рдяным пламенем над углями, но потом всегда возвращалась, мерцая и маня с непроглядно синего неба.
Найти подходящую расселину оказалось несложно; трудней было загородить все подходы к ней наспех обрубленными ветками – не столько для того, чтобы преградить путь хищникам, сколько чтобы насторожить часового шумом. Хотя костерок тлел, не угасая, и запах дыма пропитывал все вокруг, за шипастой баррикадой уже несколько раз что-то подозрительно шуршало.
Мичман Шварц ворочался во сне, жалобно поскуливая по-щенячьи. На закате Тале удалось привести его в сознание ненадолго: хватило только, чтобы напоить раненого тепловатой сладкой водой из железистого родника. Потом бедолага забылся снова; по крайней мере, так его не терзали мучительные головные боли после контузии.
Горшенин еще держался, с трудом сохраняя бдительность.
– Павел Евграфович, – не поворачивая головы, проговорил Мушкетов, – ложитесь уж. Я покараулю до полуночи, а потом вас разбужу. Так и будем меняться.
– Хорошо, – невнятно пробормотал боцманмат.
147 
