Последние отзывы

  65  

— Когда мне было около восьми, я ушла из дому. Я часто уходила из дому, но на этот раз не вернулась. Через несколько дней сосед вызвал Службу социальной защиты. Они нашли меня и забрали в свою систему.

Она снова потянулась за водой. Ее рука уже не дрожала.

— Это обычная и долгая история.

— Я хочу ее услышать.

— Меня поместили в приют. — Она отпила воды. Не стоило рассказывать ему, как там было тошно и одиноко. Достаточно самого факта. — Все было хорошо. Все пристойно. Потом они нашли мою мать, пригрозили ей, велели исправиться и отдали меня обратно.

— Какого черта они это сделали?!

— Тогда на это смотрели по-другому. Суд верил, что ребенку будет лучше всего с матерью. Как бы то ни было, она бросила пить, но ненадолго, и вскоре все началось сначала. Несколько раз я удирала, но меня ловили. Опять приюты. Тебя не оставляют в одном слишком долго, особенно если ты из упорствующих. А я к тому времени стала очень даже своенравной.

— Ничего удивительного!

— Я вращалась внутри системы. Социальные работники, судебные исполнители, школьные советники… Все надоело! Моя мать связалась с другим мужчиной и в конце концов куда-то подалась в поисках лучшей доли. По-моему, в Колумбию. Во всяком случае назад она не вернулась. Мне исполнилось двенадцать. Я была очень независимым ребенком и пользовалась любым случаем, чтобы удрать из дому. В конце концов меня отметили как ЮП — юный правонарушитель — и поместили в специальный приют для девочек, откуда был один шаг до исправительной колонии. — Ее губы искривились в жесткой усмешке. — Это нагнало на меня страху Божьего. Я почувствовала, что здесь уже пахнет тюрьмой. Поэтому я исправилась и начала вести себя примерно. В конце концов меня отдали на воспитание в семью.

Она осушила стакан и отставила его.

— Я боялась, что, если буду вести себя как-то не так, меня вернут в приют. Поэтому я очень старалась. Это была чудесная семейная пара, наивная, быть может, но прекрасная, с добрыми намерениями. Им очень хотелось хоть немного способствовать исправлению общества. Она была президентом учительско-родительской ассоциации, и оба принимали участие в маршах протеста против ядерных испытаний. А еще они говорили что-то насчет усыновления вьетнамских сирот. Может, я иногда и хихикала у них за спиной, но они мне нравились. И они были ко мне добры.

Алтея ненадолго умолкла, и он ни о чем не спрашивал, ожидая продолжения.

— Они держали меня в строгости, но упрекнуть мне их не в чем. Была только одна загвоздка — это их семнадцатилетний сын. Капитан футбольной команды, студент, кумир семьи, сокровище, по-настоящему компанейский парень.

— Компанейский парень?

— Ну, знаешь, блестящий собеседник, остроумный, обаятельный и прочее. А внутри— слизняк. Трудно, наверное, быть слизняком и сохранять внешний блеск, но ему это удавалось. — Ее глаза сверкнули. — Мне было очень неприятно, когда он смотрел на меня. — Ее дыхание несколько участилось, но голос звучал спокойно. — Словно я кусок мяса, который он оценивает, прежде чем поджарить. Они этого не замечали. Они видели в нем только образцового мальчика, который никогда не причинял им ни малейших неприятностей. А однажды вечером, когда их не было дома, он пришел домой со свидания… Господи!

Она закрыла лицо руками. Колт обнял ее и прижал к себе.

— Хорошо, Тея, хватит об этом.

— Нет. — Алтея покачала головой и отодвинулась. Слишком далеко она зашла в своих воспоминаниях. — Он был сердит. Видимо, девчонка не поддалась его обаянию. Он вошел ко мне в комнату. Я велела ему убираться, но он только рассмеялся и ответил, что он у себя дома, а вот я нахожусь здесь только потому, что его родители меня пожалели. Разумеется, он был прав.

— Нет-нет, он был не прав!

— В этом он был прав, — возразила Алтея. — Во всем остальном— нет, но в этом — прав. Он стал раздеваться. Я хотела выбежать из комнаты, но он поймал меня и швырнул на кровать. Я ударилась головой о стену и смутно слышала, как он говорил, будто такие девчонки, как я, обычно требуют за это деньги, но мне должно льстить уже то, что он собирается доставить мне удовольствие. Он влез на кровать. Я кричала и била его. Он заломил мне руки назад и навалился на меня всем телом. Я кричала и кричала все время, пока он меня насиловал. А когда он кончил, я уже не кричала. Только плакала. Он слез с кровати, натянул брюки и предупредил меня, что, если я кому-нибудь пожалуюсь, он будет все отрицать. И кому тогда поверят — ему или мне? Дело было ясное. Да к тому же он всегда мог привести пяток своих дружков, которые скажут, что я им охотно давала. Вот уж тогда меня точно выгонят из дома.

  65