Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
57 
Однако Колька особого рвения к официальному оформлению их отношений почему-то не проявлял, что очень Марину беспокоило. В маленьких поселках вообще такие вот гражданские отношения не приветствуются и оцениваются довольно-таки странным образом, потому как мужчина в этом браке в глазах общественности числится чуть ли не героем, сумевшим хорошо устроиться без всяческих особых обязательств, а женщине достается роль полужены-полуподруги, совсем уж неприглядная и малоуважительная. Рамками деревенских приличий не определенная, в общем.
Однажды она, так и не дождавшись от любимого мужчины законного брачного предложения, спросила у него об этом прямо в лоб, на что Колька ответил ей, вздохнув, что он вовсе и не против на Марине жениться, да только препятствие одно для этого есть серьезное. Мамаша его против. Не хочется ей, видите ли, чтоб сыночек чужое дитя растил. Это Лерочку, значит. Внуков ей своих, родненьких да в законном сыновнем браке рожденных, хочется нянчить, и все тут. А так, в общем, она против Марины и не возражает… Да и дом опять же у нее свой есть, от Пал Палыча доставшийся… Правда, часть этого дома принадлежит по закону Лерочке, так она ж маленькая еще! Вот если б пристроить ее куда к теткам-бабкам…
Однако никаких родственников ни со стороны отца, ни со стороны матери у Лерочки не отыскалось. А замуж Марине хотелось, ой как хотелось! Прямо вся душа перед Колькой наизнанку вывернулась, себя едва помнила…
– …И знаешь, Даш, прямо вот помрачение даже нашло какое-то, ей-богу! – сложив руки на груди и смешно тараща глаза, тараторила она взахлеб, забыв про чай. – А тут еще и свекровка будущая в гости заявилась, советы стала давать… Ты, говорит, ей ведь и не родня даже, девчонке этой! Своих потом народишь, в тягость она тебе будет… И тебе плохо, и ей плохо. Отдай, говорит, ее в детдом! Там ей среди таких же сирот половчее поживется. А тебе, говорит, замуж за Кольку надо выходить да своих рожать. Я хотела было поспорить, а она, смотрю, губы поджала, а потом и говорит: придется, мол, Коленьке моему невесту какую бездетную все ж подыскивать… Ну, тут у меня голову и снесло совсем!
– Что, отдали в детдом все-таки?
– Ага, отдала… Сама-то не смогла поехать, мать попросила отвезти. Там без звука Лерочку и взяли, сирота круглая все-таки. Бумаг-то я ни на удочерение, ни на опекунство не оформляла.
Ну вот, а вскорости мы с Колькой и свадьбу сыграли…
Марина замолчала, вздохнула горестно. Посидев немного в задумчивости, вдруг снова продолжила свой рассказ на той же грустной ноте. Не для Даши будто, а для самой себя, пристально глядя в потемневшее совсем окно:
– А только не задалась наша с Колькой жизнь, совсем не задалась. Как Лерочку увезли, меня тоска такая вдруг грызть начала, что и любви никакой не надо стало. Вот казалось – с чего бы? Не родное ж дитя от себя оторвала… А совесть, она, зараза, штука совсем поганая. Ты от нее бежишь, а она догоняет и грызет, грызет… И все мне каждую ночь Лерочка снилась – бледненькая такая, с синими бантиками в косицах… И детей у нас с Колькой тоже не получалось. Почти год прожили, а не получалось. В наказание, видно, Бог не посылал. В общем, вскинулась я как-то поутру да и помчалась за Лерочкой обратно, кинулась в ноги районным бабам-чиновницам, которые детдомами командуют, – отдайте ребенка, мол! Одумалась я! Прощения прошу… И оформлю все, как полагается…
– И что? – заинтересованно спросила Даша. – Отдали?
– Да, тогда как раз и отдали…
– Почему – тогда? А что, еще и другой раз был?
– Был, Дашенька, был… – снова тоскливо вздохнула Марина и тихо продолжила: – Я тогда опеку над Лерочкой оформила, и поначалу вроде как мы хорошо зажили. А только вижу – Колька мне никак своевольства моего простить не может. Да и мамаша его тоже все время подзуживает…
В общем, загулял-запил мужик в открытую, только шум по поселку стоял. Он и так-то шебутной весь, а уж когда выпьет – все, выноси святых угодников… А однажды в магазине вообще драку затеял со смертоубийством. Он не хотел, конечно, просто так по буйству его вышло. Судили его строго, показательным судом. Прямо к нам в поселок приезжали – выездное заседание называется. Народу нагнали – больше чем в кино… Чтоб другим, значит, неповадно было до такого буйства напиваться. Дали ему тогда десять лет строгого режима…
– И что? Сидит сейчас? – сочувственно спросила Даша, наморщив лоб.
– Да нет. Вышел через восемь лет. В прошлом году еще пришел. Как раз Лерочкин день рождения отмечали – четырнадцать ей исполнилось. Она, знаешь, такая хорошенькая выросла – беленькая вся, тоненькая… Как цветочек ромашковый. И училась хорошо, на одни пятерки. Учителя ее хвалили…
57 
