Последние отзывы

  54  

– Ну, понятно. Дело ваше.

– А сейчас-то нам что делать, Тамара Петровна?

– Что делать? Лечиться! И лучше народными методами, раз такое дело. Лежать, горло полоскать, отвары травяные пить. Простуда не сильная, за неделю пройдет. А потом сразу – в консультацию! Не тяни с этим делом! Мало ли что. Я тебе сейчас распишу все, купишь травы в аптеке…

– Ага, спасибо… – часто закивала Надежда Федоровна.

– И как тебя угораздило-то, девочка? – снова повернулась к Даше старая врачиха, натужно скрипнув стулом.

– Да я вчера шла домой, замерзла сильно. И ветер был холодный, – просипела жалобно Даша.

– Да я не про вчерашний ветер-то тебя спрашиваю, дурочка! – засмеявшись, колыхнулась на стуле рыхлым туловищем Тамара Петровна. – Я про тот, которым тебе живот надуло! Вроде вы все грамотные сейчас, уроки вам всякие разные про это дело в школах преподают… – И, обращаясь уже к Надежде Федоровне, продолжила: – Правда же, Надь? И так им все расскажут, и эдак! Я вот недавно к дочке в область ездила, у внучки тетрадку такую видела. Подумала – вот срамота! А дочка говорит – это уроки у них теперь такие в школе…

– Да, да, Тамара Петровна… Конечно же… – стыдливо опустив глаза в пол, улыбнулась ей Надежда Федоровна. – Только можно вас попросить, а? Вы пока, пожалуйста, никому…

– Ой, да мне оно надо! – с кряхтением поднимаясь с низкого стула, проговорила врачиха. – Мне, знаешь, другое обидно, Надя! Ну вот какая из этой соплюхи еще мать, скажи? Что она с ребенком-то делать будет?

– А вот это уже не ваша совсем забота, что я с ним делать буду! – обиженно проговорила Даша, торопливо натягивая на живот рубашку. – Чего вы меня все учите, что мне надо делать, чего не надо делать…

– Смотри-ка, еще и грубит… – оторопело уставилась на нее Тамара Петровна. – Во нынче девки пошли, а? Ей от стыда бы помалкивать следовало, а она грубит… Вот и Аленка у тебя такая же росла – чистая грубиянка! Только Аленка-то все по уму сделала да в люди сначала выбилась, а эта… Поди ж ты… А туда же…

Продолжая ворчать, она вышла из комнаты, и долго еще через закрытую неплотно дверь слышалось ее возмущенное бормотание, изредка перемежаемое всплесками виноватого бабушкиного голоса.

– Дашенька, ну зачем ты так? – присела она вскоре на стульчик у ее кровати. – Теперь ведь обязательно раззвонит всем, что ты в положении…

– Ой, да пусть звонит! Жалко, что ли? Подумаешь, живот мой увидят. Преступление, что ли? Да пусть видят, – равнодушно произнесла Даша. – Вы идите, бабушка, я спать хочу…

– Да, надо же в аптеку идти… – торопливо подскочила со стульчика Надежда Федоровна. – И на работу позвонить… А у меня отчет, между прочим. Господи, с ума я сойду с этими вашими проблемами…

Едва дождавшись, когда за ней захлопнется дверь, Даша дала волю слезам. Плакать было неожиданно легко и очень приятно, словно горячие температурные слезы давали надежду выплыть каким-то образом из холода тягучей внутренней безысходности. Она и сама не поняла толком, когда в ней сумела поселиться эта проклятая безысходность, – еще совсем недавно в ее жизни все было так просто и понятно.

То есть так, как придумала мама. То есть по-маминому выходило, что Дашина на сегодняшний день проблема вовсе и не проблема даже, а судьбой запланированная для неких бездетно-несчастных людей приятная неожиданность по поводу свалившегося к ним наконец на голову долгожданного счастья материнства-отцовства. А что теперь происходит? Совершенно непонятно. Откуда вдруг взялась эта противная тревога? Эта непонятная тоска и безысходность? Как будто она плавает и плавает в ледяной воде, и протянутые к ней руки вовсе не желают помочь выбраться на берег, а, наоборот, норовят оттолкнуть от него подальше… Это хорошо еще, что она вчера заболела! По крайней мере, можно не думать ни о чем, а дать себе согреться-поплавать в горячих простудных волнах, наплакаться жгучими сладкими слезами, а потом спать, спать…

Так она и проплавала в этих спасительных волнах целых три дня, а на четвертый день ее выбросило на берег – сколько можно уже? Хватит. Передышка закончилась. Надо было начинать жить. И не просто жить, а жить в стремительно наступающей взрослости с ее настоящими проблемами, с тревогами, с правом выбора для себя то ли легких радостей, то ли, наоборот, радостных трудностей. В общем, проснувшись через три дня утром, Даша подняла голову с подушки и прислушалась сама к себе тревожно. Голова была пустой, звонкой и совершенно бестемпературной. Поднявшись с кровати, она тихонько подкралась к смешному старому зеркалу под названием «трельяж», как гордо его именовала бабушка, робко взглянула самой себе в глаза. Бог его знает, чего захотела она там увидеть… Глаза как глаза. Большие, в обрамлении густых ресниц. Красивые, говорят. Ну, грустные еще, конечно, запавшие слегка в сиренево-голубоватую тень подглазий. Ничего такого особенно взрослого в них не появилось. Вздохнув, Даша перевела взгляд вниз, повернулась боком, стянула на спине рубашку… Ну да, конечно. Все правильно, как Наташа и сказала. Растет теперь как на дрожжах. Пусть растет… Вот странно теперь даже и вспомнить, какие пустяки ее волновали всего лишь месяц назад! Фигура, мол, от живота испортится. Тут, можно сказать, жизнь на глазах портится, чего уж там фигура… А самое главное, «испорченность» эта жизненная заключалась для нее теперь вовсе не в прежнем страхе перед ранним и совсем ей не нужным – да и никому вокруг тоже не нужным – материнством. Испорченность эта заключалась в чем-то другом, чего Даша и сама не могла понять еще толком. Именно это и вселяло в душу тревогу, и заставляло метаться по комнате, и ломало голову вопросами. Проклятая голова, никуда ее от себя не денешь. Ребенка-то можно родить и отдать, конечно. А вот голову свою не отдашь с ним в нагрузку. При тебе она останется вместе с информацией о твоем рожденном ребенке. И не даст больше никогда жить спокойно, так и будет шантажировать подлой этой информацией…

  54