54 
— Любили Саблину искренне и глубоко, — сказал он.
— Это не любовь… У меня словно кусок из моего страдающего сердца вырвали… Огромное, тихое, несравненное счастье… Ничего теперь не хочу…
— Мария любила развлечения?
— Машенька любила музыку… Хотела стать пианисткой, а стала учительницей музыки.
— Часто появлялись с ней в увеселительных заведениях?
— Очень редко… Понимаете, мне так тяжело! Я ведь даже выговориться ни с кем не могу. Зачем она так со мной поступила? За что? Зачем разрушила наше счастье этим безумным поступком? Как могла убить себя? Что за трагедия…
— Не было никаких предпосылок? Не хотели ее бросить?
— О чем вы! Накануне Маша была весела, смеялась, шутила, обсуждала, как мы поедем…
— Договаривайте, здесь все свои.
— Честно говоря… — Иван Васильевич запнулся, чтобы вытереть глаза. — Не мог я ее все время взаперти держать… Обманул я вас, вечером пятого обещал отвезти Машу на загородный концерт, там знакомых моих точно не будет. Она обрадовалась, платье купила. И вот чувствую, что творится что-то дурное, весь день сам не свой… Потом увидел окна темные… Ну, дальше вы знаете.
— Спасибо за откровенность, — сказал Родион.
— Да что там… Прямо напасть какая-то…
— Иван Васильевич, сейчас прошу ответить совершенно искренне…
— Конечно, конечно… Я готов.
— У кого еще из ваших знакомых такая напасть случилась? У кого любовница руки на себя наложила?
Основин посмотрел на Лебедева, словно ища поддержки. Но знакомый его усердно не понимал намеки. Даже не замечал. Опять его интересовал мраморный Ломоносов. И с чего вдруг такая любовь к скульптуре?
— Так ведь у Петра Афоновича… Тоже… Несчастье…
— Это полковник Милягин, что ли? — сболтнул Лебедев, но развить тему ему не дали.
— Что слышали о смерти госпожи Лукиной? — спросил Родион.
— Я не знаю, кто это… — Иван Васильевич шмыгнул носом… — Ах, вы про… Нет, у нас не принято посвящать знакомых в имена… подруг.
— Только господина Милягина постигло несчастье?
— К сожалению, нет… С неделю тому у Пигварского тоже… произошло…
— У Леонида Самойловича? — опять влез Лебедев. — Вот уж не знал.
— Он не стал широко об этом оповещать…
— А кто была… дама этого Пигварского — учительница?
— Кажется, актриса или певичка, какая разница… Господа, прошу простить, но время вышло… Меня уже хватились… Если больше не могу быть вам полезен…
Иван Васильевич отвесил сдержанный поклон и торопливо ушел под крыло народного просвещения. Оставив своего приятеля в крайнем смущении.
— Какие, однако, странные у вас друзья, — сказал Родион.
— Не друзья они мне! — ответил Лебедев. — Вы мне друг, а эти… Так, приятели, видимся то там, то сям, иногда выпиваем, болтаем на всякие пустые темы.
— Не знали, что у них есть любовницы?
— Конечно, знал! Кто же это скрывать станет. Но я понятия не имел, что убили именно их любовниц.
— Допускаю, — согласился Ванзаров. — Обычная бытовая слепота. Не видим, что происходит под носом, не слышим, не замечаем. Сколько у вас любвеобильных друзей?
— Десятка два наберется, я популярная личность, — сказал Аполлон Григорьевич, принимаясь за конфетки. — Вот и Пигварский молчал как рыба. При мне, во всяком случае.
— Широкая перспектива для убийств открывается. Кто таков ваш друг Пигварский?
— Не друг он мне. Служащий городской думы, что-то такое по канализации или по ассенизации, не помню.
— Что ж, похвально. Чем ближе к дерьму, тем сытнее должность.
— Да, да… — в задумчивости проговорил Лебедев и вдруг пробормотал: — Да что же я!.. Ах я, старый, тупой болван! Ах я, набитый чурбан! Ах я, пристав отставной! Ах я…
Войдя в раж, Аполлон Григорьевич крыл себя такими оборотами, что повторить их ни одна строчка не возьмется.
Ванзаров вежливо не спорил, ожидая, чем кончится. Порыв кончился так же внезапно, как вспыхнул.
— Поехали, сейчас выясним, что за актриска с собой покончила… — заторопился Лебедев. — Пошевеливайтесь, чего застыли!.. Ничего без меня сделать не можете!
Он яростно свистнул извозчика, мирно дремавшего под министерским порогом.
Родион покорно уселся в пролетку.
* * *
Все получалось как по взмаху волшебной палочки. Пристав Бризенгоф беззвучно выдал дело и даже столик для работы. Никто Колю не трогал, не донимал дурацкими вопросами и не требовал доказать, «по какому праву». Словно над ним незримо витала тень Ванзарова, отпугивавшая злые силы.
54 
