59 
На хлипкой жардиньерке[4] Ольга устроила вернисаж. Барышня очень любила сниматься. Она принимала самые эффектные позы и смотрела вдаль томно и задумчиво. Как актриса с неудавшейся судьбой. Снимки были разные, разных ролей и костюмов. Но среди них не нашлось ни одной мужской фотографии. Ее «друг» не пожелал оставить любимой свое изображение. Какой предусмотрительный мужчина. Выбранный портрет отправился в карман.
Поблизости оказалась шкатулка фигурной эмали. В ювелирных тонкостях Родион разбирался слабо. На его взгляд, украшений для дорогой любовницы было преступно мало. Несколько колечек, скромное колье да мелкие сережки. Не особо-то Ольгу баловали.
Он занялся шкафом. Но и здесь изобилия нарядов не нашлось. Десяток платьев, три шляпных коробки, короткая шубка и несколько стоптанных туфелек. Любовь не сделала ее богаче. Антонина-то расписала. И как после этого верить актрисам?
Столь сложным вопросом Родион не стал себя мучить. Увидел достаточно. Спустившись к портье, он спросил, кто нашел жертву.
— Горничная постучалась убирать, потом ее каплями отпаивали, — сказал Аникин.
— Утром кто-то к ней поднимался?
— Посыльный от Ремпена прибегал. Может, кто еще был, мне не докладывают. Вон сколько народа приезжего. Не уследишь…
* * *
В кафе Сокольской было не принято глазеть по сторонам. Собеседница за столиком имела право делить внимание только с шоколадной чашкой. Да и то тихим и приличным полушепотом. Чтобы не мешать другим столикам. Никто этому не учил, никто не обязывал, но у настоящих завсегдатаев так было принято. И считалось хорошим тоном. Случайные посетители вели себя как им вздумается. Пришли и ушли, какой с них спрос. Свои — служили шоколаду. И тихой беседе под терпкие глотки.
Дама, зашедшая в кафе, знала традиции. Она заказала чашечку, села скромно в сторонке и стала ждать. Подали порцию со взбитыми сливками и стаканом воды. Она поблагодарила официанта и опустила глаза. Быть может, она рассматривала волнующуюся пенку, что еще испускала последний вздох пузырьков? Или вдыхала ароматы корицы? Кто знает, что было у нее на уме.
Дама вдруг резко встала, нарушила тишину, жужжащую приличным разговором, бросила на столик купюру и быстро вышла. Она знала, что вслед ей устремлены удивленные взгляды, но поделать ничего не могла. Остаться здесь и пить шоколад, будто ничего не случилось? Или дождаться? Нет, это было выше ее сил. Она пришла с четкой целью и знала наверняка, что стоит подождать, и они встретятся…
Но что дальше? Что она скажет? Как посмотрит в глаза? О чем будут говорить?
Все это было слишком тяжело и горько, чтобы залить эту горечь горячим шоколадом. Екатерина Семеновна торопливо скрылась в сумерках зимнего дня.
* * *
Аполлон Григорьевич исполнил поручение честно. Заехал в 3-й Литейный участок, навел ужас на пристава Сыхру, который понять не мог, какое тело требует великий криминалист, а потом переполошился, что в закрытом деле начали копаться из самого Департамента полиции. Ничего толком не объясняя, Лебедев взял пробы из остывшего тела Кербель, забрал из тонюсенькой папки дела снимок жертвы и хлопнул дверью. Капитан Сыхра не знал, что и подумать: то ли ревизия министерская, то ли гений совсем дурит.
Зато в 1-м Казанском к визиту были готовы. Изъяв у Юнусова пробы и даже спасибо участку не сказав, Аполлон Григорьевич добрался до своего кабинета.
Механически-быстро он провел исследование тела девушки. Хотя материал был старый и времени со смерти прошло немало, результат оказался предсказуем. Лебедев усмехнулся, предчувствуя, как торжественно предъявит недоверчивому коллеге неоспоримые выводы. Будет знать, как ставить под сомнение честное слово Лебедева. И вообще, характер его изрядно попортился после возвращения с того света. Секретничает, фокусы показывает и вообще стал дерзким и решительным. Тот еще Орфей!
Но как на него смотрела Антонина! Если бы это был не Ванзаров, уже бы схватил красавчика в охапку и так хорошенько… Ревновать к Родиону так же глупо, как к невинному младенцу. А вдруг там…
Криминалиста посетила мысль, которую он повертел так и эдак, но ходу ей не дал. Все-таки Ванзаров его друг, какой бы жулик он ни был. И без него было так плохо, что уж лучше с ним живым мучиться, чем без него. И вообще, его жизнь — это его жизнь. Нечего в нее нос совать любопытный. Он же не Антонина…
59 
