Последние отзывы

  133  

– Все документы в машине остались, – говорила Марина каким-то не своим, глухим и надтреснутым голосом.

– Вы же видите, сержант, девушка в таком состоянии, – сказал Росляков. – Она не может говорить. Имейте снисхождение. Дайте человеку придти в себя. Подождите с вопросами несколько минут.

– Уже адвокат нашелся, – сержант, смерив Рослякова взглядом, презрительно фыркнул.

Он вопросительно посмотрел на Марину, видно, хотел что-то спросить, но так ничего и не спросил. Росляков схватил девушку за руку, с силой сжал запястье и выдернул её из толпы.

– Давай к машине, – прошипел он и, не выпуская руку Марины, прибавил шагу.

– Мне больно, – сказала Марина и высвободила руку. – Ой, я совсем охрипла.

– Тогда молчи, – сказал Росляков. – Молчи и иди быстро.

Подойдя к «Жигулям», он открыл Марине заднюю дверцу, заметив, что и отец тоже перебрался на заднее сидение.

– Ну что, поехали? – Росляков захлопнул дверцу, вставил ключ в замок зажигания и запустил двигатель. – Так поехали?

Росляков обернулся к отцу.

– Еще пять минут, – он взглянул на часы.

– Десять минут назад было пять минут. Сейчас милиция будет здесь.

Росляков готов был заплакать от бессилия переубедить отца. Впереди отчетливо маячили следственный изолятор, суд, обвинительный приговор. И, конечно же, срок. Это обязательно. Накрутят, навертят, намотают, напаяют срок. Длинный, бесконечно длинный, как пять тысяч бессонных колымских ночей.

– Еще пять минут, – повторил отец.

* * * *

Вот и настал его черный день, такой черный, что чернее и не придумаешь. Он умирает. Отдает Богу душу. Марьясов услышал шорохи, напоминающие то ли летний дождь, гуляющий в листве, то ли трепетание крыльев. Сквозь туманную пелену увидел некое существо, кажется, спустившееся через синюю дырку в низком сером небе. Ошибки быть не может, посланец Божий уже спешит, спускается к нему. Крупный, склонный к полноте мужчина в белом балахоне и с крыльями.

Однако как у них на небесах все четко отлажено, диспетчерская работает без перерывов и выходных. Слишком все это прозаично, никакой поэтики, скучно до зевоты. Не успел ещё человек с земными радостями расстаться, не успел осознать всей глубины пережитой трагедии, последнего «прости» не успел сказать, а за его душой явились, душа уже зачем-то кому-то потребовалась, её уже ждут, не дождутся. Марьясов, раздраженный собственными выводами, поприветствовал ангела взмахом руки. В ответ тот чаще затрепетал крыльями.

Марьясов пригляделся к ангелу. Это не благообразный румяный юноша с густым оперением белых крыльев. Крылья серые, обвислые. Не молод ангел, далеко не молод. Не юноша, скорее дядька средних лет с одутловатым пропитым лицом. Да, подозрительная физиономия. И глаза ангела воровски бегают по сторонам, и улыбочка недобрая, кривая. Что-то знакомое проступает в его чертах. А, вот и вспомнил, ангел похож на Трегубовича. Несомненно, сходство есть. Похож на Трегубовича, постаревшего лет эдак на двадцать. Видимо, душа Марьясова не очень-то котируется, раз за ней прислали такого ангела. Даже не ангела, а так, не поймешь что. Отброс какой-то небесный. Он до ангела ещё не дослужился, но старается. На побегушках, на подпевках у них, в небесной компании: подай, принеси.

Не хочется этому существу вручать свою единственную бессмертную душу. Совершенно пропало желание с душой расставаться. Сознание медленно возвращалось к Марьясову. Он увидел потолок, край письменного стола, он хотел раскрыть рот, чтобы во весь голос позвать на помощь, но издал лишь жалкий едва слышный стон. Сухой колючий язык едва шевелился во рту. Сквозь этот звон и шум доносились чьи-то голоса, тонкий женский крик. Кто это так кричит, кто так надрывается, что слышно даже здесь, в кабинете, за двойными бронированными стеклами? Ах, ну да, та девица на улице орет. У неё ещё машина вдруг загорелась. Марьясов пошевелил головой, постарался оттолкнуться от пола ладонями, сесть. Но колено Трегубовича уперлось ему в грудь.

– Тихо, пожалуйста, тихо, – Трегубович, лихорадочно блестя глазами, ещё больнее надавил своим острым коленом на грудь. – Не разговаривайте, и не зовите никого на помощь. Я только скажу вам кое-что, а потом уйду. Вы меня понимаете?

Марьясов кивнул головой и тихо застонал. Он смотрел снизу вверх на лицо Трегубовича, стараясь понять, что происходит вокруг, что от него, Марьясова, требуется, и как себя вести.

– Я благородный человек, я вас не трону, – Трегубович говорил тихим придушенным голосом. – Не трону. То есть вам не будет больно. Совсем не больно. Ну, почти. Не волнуйтесь. Все будет в лучшем виде. Только не волнуйтесь. Вы меня знаете. Я благородный человек.

  133