очень нудно 
5 
Ярославцев трагически поднял над головой газеты и тоненько прокричал:
— Ты что же, по миру пустить меня хочешь?! Ты что вчера говорил?
— А что я говорил? — испугался Заикин.
— Говорил, что борьбу бросаешь? Говорил, что уходишь из цирка? Что в Париж учиться летать уезжаешь, говорил?..
— Да что ты! Быть того не может... — растерялся Заикин. — Бог с тобой, Петичка, не было этого.
— А это что? — Ярославцев открыл одну из газет и прочитал: — «И тогда любимец Одессы, несравненный Иван Заикин, заявил, что семь с половиной пудов его веса не помешают ему в ближайшем будущем штопором ввинтиться в облака. Уж если зайца учат танцевать „барыню“...»
— Это медведей учат танцевать...
— Я ничего не знаю! — крикнул Ярославцев. — Здесь так написано! «Уж если зайцев учат танцевать „барыню“, сказал наш богатырь со свойственным ему юмором, то мне, бывшему волжскому грузчику, спортсмену с мировым именем, сам Бог велел подняться в воздух во славу своего Отечества. Бурному ликованию присутствовавших на полетах именитой француженки не было предела. Толпы одесситов кричали „ура!“, поощряя смелое решение известного борца»... Вот так-то, Ваничка!
— Кошмар какой! — в ужасе простонал Заикин. — Саша знает?
— Какой Саша?
— Ляксантра Иванович... Куприн...
— Хохочут-с!
— Господи, стыд-то какой, — сказал Заикин и прикрыл лицо руками. — Да чтоб я еще хоть каплю в рот взял! — Он покачался в отчаянии, а затем отнял от лица руки и рявкнул: — Петька! Беги, купи все эти паршивые газетки до одного листочка! Чтобы ни одна живая душа в Одессе ее прочитать не могла!
— Ты что, Иван Михайлович? И себя, и меня разорить хочешь? Да ты знаешь, во сколько это обойдется?
Заикин испуганно приподнялся с кровати, придерживая сползающее одеяло как тогу.
— Нет, нет, — тревожно сказал он. — Не надо, не надо! Это я погорячился...
И в это время в дверь номера постучали.
— Антре! Будьте вы все неладны... — проворчал Заикин.
Вошел Куприн.
— Сашенька! Ляксантра Иванович! Чего же делать-то теперь? — Огромный Заикин, завернутый в одеяло, с надеждой уставился на Куприна.
Куприн оглядел его с ног до головы и повалился в кресло.
— Там... там, Ванечка, тебя репортеры ждут! — хохотал Куприн и показывал пальцем на дверь. — Они, Ванечка, ждут продолжения твоей увлекательнейшей речи о возможной роли русского мужика в аэронавтике.
— Ах, мать их за ногу! — взревел Заикин, подскочил к двери и в бешенстве рванул ее на себя.
В коридоре толпились мелкие журналисты полутора десятка одесских газет. Но впереди всех, у самой двери, стоял слегка помятый франтик в соломенном канотье, которого Заикин вчера целовал на ипподроме.
Физиономия франтика излучала восторг. К несчастью, он был первым, кто попался Заикину на глаза. Придерживая одной рукой сползающее с плеч одеяло, Заикин другой рукой рывком поднял франтика за лацканы модненького сюртучка над полом и прохрипел:
— Вы что же это, господа хорошие, наделали?! Вы за что же это меня на всю Одессу ославили? А, писатели чертовы?!
И потряс франтиком, словно тряпичной куклой.
Ничего не понимающий франтик, вися над полом на добрых полметра, радостно улыбнулся и приветственно поднял соломенное канотье. А так как франтик был с утра уже не очень трезв, то он к тому же еще и не вовремя икнул.
Заикин поднес франтика к самом носу, с отвращением понюхал и отшвырнул его в толпу репортеров с блокнотами.
— Вон отсюда! — гаркнул Заикин и захлопнул дверь номера перед перетрусившей толпой журналистов.
И только франтик не испугался. Наоборот, он аккуратно поправил сбившийся галстук и восторженно произнес:
— От это да! От это я понимаю! От это человек!..
* * *
В полутемном цирке до седьмого пота тренировался Иван Михайлович Заикин. В старом драном свитере и в десятки раз заштопанных шерстяных трико Иван Михайлович работал с гирями, «мостил», боролся со спарринг-партнерами и изнурял себя всячески, словно замаливал вчерашний грех сегодняшним нечеловеческим напряжением. Лицо заливал пот, глаза ввалились, дыхание с хрипом вырывалось из его широченной груди.
А потом, обессиленный, измученный и притихший, он сидел в седьмом ряду около Александра Ивановича Куприна и безучастно смотрел на арену, где, пыхтя и вскрикивая, тренировались молодые борцы.
— Ты, Иван, верующий? — спросил Куприн.
— Сам не знаю. Крещусь, когда гром грянет. А что?
5 
