Последние отзывы

  23  

И мне казалось дикостью стараться завоевать любовь мальчишки. Сражаться можно за боевое знамя или за Святой Грааль, мальчишка – ни то и ни другое. Я всячески внушала это Инге, но она была глуха к моим увещеваниям.

В то же время я признавала за мальчишками несомненные достоинства: они отлично борются, лучше девчонок играют в мяч, не вредничают и не ноют во время боя и правильно относятся ко мне – как к противнику.

Однажды я убила врага одной силой мысли. Всю ночь желала смерти этому мальчишке из нашего класса, а утром заплаканная учительница сообщила, что он умер.

Кому под силу великое, тот справится и с малым: раз я убила человека, то смогу убить и слова. Самых ненавистных было три: «страдать», «одежда» и «купать» (особенно в возвратной форме). Меня раздражал не смысл этих слов – я ничего не имела против их синонимов, – а их звучание.

Для начала я целую ночь призывала на них смерть, надеясь одержать победу так же легко, как в случае с одноклассником. Но увы: на следующий день они опять оскорбляли мой слух.

Пришлось прибегнуть к силе закона. Я издала и дома, и в лицее указы со строжайшим запретом на употребление трех слов. На меня посмотрели с удивлением и продолжали страдать, носить одежду и купаться.

Тогда я прибегла к педагогическому воздействию и стала убеждать окружающих, что можно с таким же успехом мучиться, принимать ванну и носить платье. Меня недоуменно слушали, но лексику не меняли.

Я разъярилась. Злосчастные слова были в самом деле невыносимы. Жалостливый глагол «страдать» заставлял меня подпрыгивать до потолка. Выспренное слово «одежда», с его архаическим суффиксом, будило во мне зверя. А больше всего выводило из себя сладенькое «купать себя», которое, видите ли, бралось обозначать самое приятное, что только дано делать человеку в этой жизни.

Если кто-нибудь при мне употреблял проклятые слова, меня трясло. Люди пожимали плечами и упорствовали в своих лингвистических мерзостях. Я доходила до бешенства.

Только Жюльетта стала на мою сторону.

– Это ужасные слова, – сказала она. – Лично я их больше никогда не произнесу.

Хоть кто-то любил меня на этом свете.

На рождественские каникулы старшего брата отпустили из бельгийского интерната, и он на две недели приехал к нам в Нью-Йорк. Узнав о моих вето, он тут же принялся повторять запретные слова по десять раз в минуту. Ему страшно нравилось смотреть, как я злюсь, он говорил, что я похожа на героиню «Экзорциста».

Две недели прошло, и его опять сослали на каторгу к иезуитам.

«Вот что значит нарушать мои законы», – думала я, провожая глазами такси, увозившее его в аэропорт.

В общем, как оказалось, с людьми сладить легче, чем со словами. Хорошенько сосредоточившись, я могла за одну ночь уничтожить человека. Слова же не поддавались.

На мою беду, три ненавистных слова были очень употребительными. Не проходило и дня, чтобы они не впивались в меня, как шальные пули.

Будь эта троица другой, ну, скажем: «саркофаг», «цикута» и «отнюдь», – мне бы жилось гораздо легче.

Однажды маме позвонил кто-то из лицейского начальства:

– У вашей дочери непомерно высокое умственное развитие.

– Я знаю, – невозмутимо ответила мама.

– Вы не думаете, что она от этого страдает?

– Моя дочь никогда не страдает, – захохотала мама и повесила трубку.

Бедный педагог, вероятно, подумал, что в этой семейке все ненормальные.

Между тем мама была права. Если не считать аллергии на три слова и приступов астмы, я никогда не страдала. А необыкновенные умственные способности, о которых все столько шумели, служили прекрасным средством делать жизнь еще приятнее: я создавала целые миры, которые хотя и не могли насытить вечный голод, но тешили его лакомствами.

На лето родители записали нас троих – брата, сестру и меня – в летний лагерь неподалеку от нашего домика в Кент-Клиффсе. Им хотелось погрузить нас в стопроцентно американскую среду, чтобы мы лучше освоили язык.

Папа отвозил нас туда в девять утра и забирал в шесть вечера. Каждый день начинался с идиотского обряда: чествования флага.

Все дети и вожатые выстраивались на лужайке вокруг мачты, на которую поднимали американский флаг. И сотня глоток молитвенно возглашала:

– To the flag of the United States of America, one nation, one…^[9]

Дальше кишащая заглавными буквами (они выделялись и на слух) патриотическая белиберда переходила в неразборчивый восторженный рев. Мы с Жюльеттой и Андре возмущались: мы же не в Нью-Йорке, а в американском лесу, вокруг все настоящее, и вдруг такая чушь – просто сдохнуть со смеху!

  23