Последние отзывы

  20  

Зато после каждого занятия наступала пьянящая легкость. Я взлетала на четвертый этаж нашего дома, где был бассейн под стеклянной крышей, и плавала, глядя, как солнце заходит за красивые готические башенки. Краски нью-йоркского неба сказочно хороши. Я пожирала глазами эту красоту и не жаловалась, что ее слишком много.

Дома мне надлежало переодеться во все нарядное. За минуту я расправлялась с уроками и шла в гостиную. Папа наливал мне капельку виски, и мы чокались.

Он рассказывал мне, что не любит свою работу:

– ООН – это не для меня. Там одни разговоры. А я человек дела.

Я понимающе кивала.

– А у тебя как прошел день?

– Как обычно.

– В лицее отлично, в балетном классе неважно?

– Да. Но я все равно буду балериной.

– Ну разумеется.

Впрочем, он в это не верил. Я слышала, как он говорил своим друзьям, что я стану дипломатом. «Она похожа на меня».

Потом мы шли веселиться на ночной Бродвей. Это было единственное время в моей жизни, когда я увлекалась ночными гулянками.

Окрыленная успехами среди одноклассниц, я выбрала себе цель потруднее: покорить Инге.

Я писала ей любовные стихи, стучалась к ней в комнату и вручала их. Инге прочитывала их, лежа на кровати с сигаретой в зубах. Я вытягивалась рядышком и смотрела на кольца дыма – вот во что превращались мои стихи.

– Очень мило, – говорила Инге.

– Значит, ты меня любишь?

– Люблю, конечно.

– Обними меня.

Она прижимала меня к себе и одновременно щекотала живот. Я задыхалась от смеха. А Инге снова бралась за сигарету и застывала, печально глядя в потолок.

Я знала, почему она грустит.

– Ну что, он все еще с тобой не заговорил?

– Нет.

«Он» – это человек, в которого она была влюблена.

Одной из прелестей жизни было ходить с Инге в laundry, в подвал, где стояли стиральные машины. Я смотрела, как крутится белье в барабане, а Инге тем временем смотрела на незнакомого мужчину, который курил и ждал конца своей стирки.

Наверняка он был холостяк, потому что сам себе стирал. Инге казалось, что этот безукоризненно одетый серьезный американец лет тридцати похож на Роберта Редфорда.

Она заметила, в котором часу он обычно спускается в подвал, и каждый раз сама появлялась там в это время. Ни одна женщина не наряжалась так, как она, чтобы идти в прачечную.

– Заметит же он меня в конце-то концов! – говорила она.

Она рассчитывала все так, чтобы и выйти одновременно с ним. В лифте демонстративно нажимала кнопку «16», чтобы он знал, на каком этаже она живет. Он же с рассеянным видом тыкал в кнопку тридцать второго.

– Дважды шестнадцать – это знак! – вздыхала Инге.

«Ерунда!» – думала я.

– Я уверена, он надевает очки, когда читает, – шептала она. – У него есть такая впадинка на носу.

– Фу, мужчина в очках!

– А мне нравится.

Я разузнала, что человека, по которому она сохнет, зовут Клейтон Ньюлин, и, страшно обрадовавшись, побежала сказать это Инге. Я была уверена, что такое открытие ее сразу излечит.

– Нельзя же любить человека по имени Клейтон! – Для меня это было очевидно.

Но Инге упала на кровать и затянула томным голосом:

– Клейтон Ньюлин… Клейтон Ньюлин… Клейтон… Инге Ньюлин… Клейтон Ньюлин…

Я поняла, что случай безнадежный.

Стоило быть таким возвышенным существом, чтобы втюриться в какого-то Клейтона Ньюлина!.. Что она о нем знала? Что он сам стирает свое белье и надевает очки для чтения… И этого достаточно? О женщины!

Родители сняли в часе с четвертью езды от города деревянный домик в лесу, и мы нередко проводили там выходные и часть каникул.

Чем замечательна Америка: едва выезжаешь за город, как оказываешься в глуши; только что, секунду назад, вокруг стояли высокие дома, и вдруг ничего. Совершенно нетронутая, девственная природа. Выходишь из машины, и кажется, что ты за тысячу миль от всякой цивилизации.

Инге не желала туда ездить: не за тем она вырвалась из своей бельгийской деревни, чтобы снова забиваться в лес, к тому же она не могла рисковать – вдруг упустит момент, когда Клейтон Ньюлин решится наконец постучаться в дверь.

А мы с Жюльеттой обожали Кент-Клиффс – так называлось это местечко. По ночам в нашей комнатке было отчетливо слышно, как возятся лесные звери и скрипят деревья, и мы в сладком ужасе прижимались в постели друг к дружке.

  20