120 
— Он сказал, что отправился за гувернанткой! — торопливо заговорил дворецкий. — Больше ничего не знаю! Клянусь, я всё рассказал!
У Габриэля застыла в жилах кровь.
Виктория была в доме Габриэля. Знал ли об этом Делани?
Или он хотел забрать её из дешевой комнаты, где она жила раньше?
— Откуда он знает, где она находится? — проскрежетал Габриэль.
— Не знаю! Не знаю! Богом клянусь, не знаю!
Так много людей, которые не знали.
— Сейчас на чердаке есть женщины, Кинан?
— Нет! Нет! Сейчас нет.
Но чердак приготовили для нее.
Для Виктории.
— Ты смотришь, как он насилует женщин? — мягко спросил Габриэль. Шли секунды, бился пульс.
— Миссис Торнтон — она смотрит!
Были такие женщины, да и мужчины тоже, которые получали удовольствие от унижения других. Габриэль легко мог поверить, что Мэри Торнтон была одной из них.
— Делани отдаёт тебе женщин, когда сам закончит с ними? — спросил он.
— Нет… — Кинан поостерегся врать. — Да. Но я не причиняю им вреда. Клянусь, я не делаю им больно.
По рябому лицу стекал пот, по позвоночнику Габриэля бежал холодок.
Раны затянулись, но воспоминания не исчезли.
Но, быть может, гувернанток лишили даже этой возможности.
— Ты убиваешь женщин для Делани и Мэри Торнтон?
— Нет, нет! — выпученные глаза дворецкого вращались в глазницах. — Мистер Делани даёт им деньги на жизнь в деревне. Я сажаю их на поезд. Клянусь. Могу рассказать, куда они покупали билеты…
Голова Кинана ударилась о стену, полдюжины рамочек для фотографий из стекла и серебра упали на пол.
Габриэль пристально посмотрел на фотографию мужчины, который стоял у дерева и одной рукой обнимал женщину.
Он стоял в тени, она — на свету.
Черты его лица были нечеткими, неосвещенные волосы казались черными. Лицо женщины было хорошо видно, её волосы были убраны под соломенную шляпку.
Был ли мужчина на фотографии Митчеллом Делани?
Был ли Делани брюнетом?
Был ли Делани вторым мужчиной?
Габриэль повернулся и посмотрел наверх.
Сестра Делани стояла на восьмой ступеньке лестницы.
Она была женщиной с фотографии, — воплощением английского идеала материнства. Чуть за тридцать, со светло-каштановыми, стянутыми в свободный узел на затылке волосами. Белая блузка и зеленая шерстяная юбка на ней, казалось, были специально сшиты так, чтобы зрительно сделать плечи более прямыми, зажатый в корсет живот — более плоским, полные бедра — более округлыми.
На её лице застыло выражение неподдельного потрясения.
Миссис Коллинз только что узнала, что в каждой семье есть секрет. Скелетом в её шкафу оказался брат.
Габриэль развернулся и вышел из дома Делани.
Он вспомнил Викторию и липкое касание её языка, когда она разделяла с ним вкус его семени. Вспомнил написанные Делани письма — соблазняющие послания с обещаниями удовольствий и защиты.
Подчерк отличался от подчерка человека, написавшего записку на шелковой салфетке. Но возможно, что на салфетке писал не второй мужчина.
Джеральд Фитцджон сидел за его столом.
Записку на шелковой салфетке мог написать Джеральд Фитцджон.
Не важно.
Делани. Второй мужчина.
Мужчина отправился за гувернанткой.
Мужчина собирался получить Викторию. Сегодня.
В желтом тумане светили две лампы.
Габриэль резко остановил проезжавший мимо кэб.
Поездка по туманным улицам была бесконечной. «Он сказал, что отправился за гувернанткой», — пели колеса кэба.
«Я хотела, чтобы вы ко мне прикоснулись… Это подписывает мой смертный приговор?»
Габриэль выпрыгнул из экипажа, как только тот остановился.
— Эй, начальник! — кричал кэбмен, — Ты мне должон два шиллинга!
Габриэль не стал останавливаться, чтобы заплатить.
Зазвонили часы Биг Бена, восемь длинных ударов лениво разорвали покрывало тумана. Через час откроются двери дома.
Габриэль воспользовался личным ключом и быстро прошел внутрь. Желтые язычки тумана растворились в темноте. Он шел на запах полироли из пчелиного воска, жареной баранины и опасности.
Хрустальная люстра наверху гостевой лестницы рождала обманчивые резкие тени в глубине гостиной. Белые шелковые скатерти выглядели спящими приведениями. Одна-единственная свеча освещала темноволосого мужчину за последним столом. Черное шерстяное пальто висело на спинке стула атласного дерева, черный шелковый сюртук облегал белый жилет. Он наклонил коньячный бокал, длинные, покрытые шрамами пальцы баюкали потеплевший хрусталь. Человеческая плоть и стекло в отсветах пламени.
120 
