Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
153 
О: Что родилась Евой – вот единственное ее преступление. Ты не хуже моего знаешь.
В: Знаю, что она почти наверняка большая лгунья.
О: Да полно тебе. Я ведь слыхал, какая о тебе слава. Ты, сказывают, человек справедливый и только что, исполняя хозяйское препоручение, берешь на себя строгость. Доброй славе обо мне ты веры не даешь – воля твоя, не привыкать. Ты задумал сокрушить меня и единоверцев моих сводом законов.
Претолстая книжища, точно из железа выкованная, – на тот предмет, чтобы люди богатые имели чем отгородиться от бедных. Но какие бы ковы ты против нас ни строил, тебе нас не сломить – ни во веки веков. Хоть жезлами бей: жезлы твои что цеп, лучше будет умолот. Вот я тебе расскажу случай с моим отцом. Было это в восемьдесят пятом году, в год мятежа Монмута – в тот год я как раз появился на свет. Отец мой, благодарение Богу, был «другом истины», а стал он им от самой той поры, как познакомился в Суортмуре с Джорджем Фоксом – первым из увидевших свет – и с женой его. Как-то в Болтоне отца обвинили в мошенничестве и упекли в тюрьму. Там ему сделал посещение некий мистер Кромптон – магистрат, приехавший его судить. Пришел он к отцу и взялся его увещевать и убеждать, чтобы он оставил общество «друзей». Но отец явил твердость и в таких сильных словах изобразил ему свою веру, что под конец магистрат уже поколебался в своей и на прощание имел с ним разговор не для чужих ушей и сказал так: в мире сем два правосудия, перед лицом одного – Божиего – отец кругом невиновен, и лишь второе – человеческое – видит на нем вину. А три года спустя с этим магистратом приключилась громкая история: он сложил с себя должность и подался к нам, хоть от этого много в рассуждении мирских благ потерял. А как увидал среди братьев моего отца, то приветствовал его такими словами:
«Теперь, друг, твой черед судить меня, ибо я ткал негоже. Теперь понимаю: правосудие без света – что основа без утка, доброй ткани из нее не будет».
В: Счастье судейского сословия, что избавилось от такого. Стране, где не видят различия между нарушением закона и грехом, беды не миновать.
Преступление есть событие: было оно, не было ли – это можно доказать. А был ли грех – об этом судить лишь Богу.
О: Слеп ты к истине.
В: А ты слеп к иным мнениям и суждениям. Приравняй грех к преступлению – и воспоследует жестокое самовластие. Инквизиция у папистов – вот тебе самоочевиднейший пример.
О: Вот-вот, кому и поминать инквизицию как не тебе, господин законник.
«Мнения, суждения». Мнения чуть не всякий имеет. И все больше относящиеся до этой жизни, и все больше такие, чтобы удобнее грешить. А что до высшего суда, где всякому будет названа вина его, – о нем мало кто размышляет. Вот где ты увидишь, насколько грех страшнее нарушения закона, установленного антихристом.
В: Довольно. Ох и горазд же ты спорить.
О: И дай-то Бог, не переменюсь, сколько буду оставаться христианином.
В: Завтра чтоб ни ты, ни сектанты твои мне тут воду не мутили, понятно ли? Под окнами не торчать. И сдержи свой зловредный нрав, не то вмиг позову мистера Фотерингея: ему известно, с чем я сюда прибыл и что расследование мое законно и не для пустой причины. Ступай.
***
На другое утро Ребекку чуть свет приводят к мистеру Аскью в ту же самую комнату. Комната эта – довольно просторное помещение – не переоборудована из спальни, а при необходимости превращается то в столовую, то в клубную комнату, то в кабинет для беседы с глазу на глаз. В комнате стоит массивный стол с пузатыми ножками во вкусе XVI века: Ребекку и ее собеседника разделяют шесть футов полированного дуба.
При появлении Ребекки происходит что-то непонятное: Аскью встает, точно приветствуя знатную даму. Правда, полагающегося в таких случаях поклона он не отвешивает, а ограничивается коротким кивком и машет рукой в сторону стула. На столе перед местом Ребекки стоит костяной стакан с водой: об этой нужде, как видно, уже подумали.
– Хорошо ли почивалось, сударыня? Позавтракали?
– Да.
– Вполне ли довольны своим жильем?
– Да.
– Можете сесть.
Она присаживается, но стряпчий остается стоять. Он поворачивается к Джону Тюдору, который тоже уселся за стол почти в самом конце, и быстро делает знак: «Начало беседы не записывать».
– За вчерашнее хвалю. Правильно, что не дали потачки Уордли и супругу своему в их злокозненном смутьянстве. Добрый пример.
153 
