Лёгкий, ненавязчивый романчик 
71 
— Могущественный пророк, — сказал Хорза, тяжело сглотнув и сделав всё возможное, чтобы заставить свой голос звучать спокойно. Фви-Зонг перестал говорить и нахмурился. Хорза продолжал: — Я на самом деле ваше знамение. Я приношу вам себя самого, я малыш с последним номером. Я пришёл освободить вас от машины из вакуума. — Хорза оглянулся на шаттл Культуры, стоявший позади него на берегу с открытыми дверьми в корме. — Я знаю, как может быть удалён этот источник искушения. Дай мне показать своё усердие этой маленькой службой твоей великой и величественной персоне. Тогда ты узнаешь, что я твой последний и самый верный слуга, слуга с последним номером, который пришёл перед уничтожением, чтобы… чтобы закалить твоих последователей перед лицом приближающегося испытания и устранить искушение проклятых. Я смешался со звёздами и воздухом, и океаном, и несу тебе это послание, это спасение. — Тут Хорза сделал паузу. Горло и губы его пересохли, глаза слезились от острого зловония пищи пожирателей, которое доносил лёгкий бриз. Фви-Зонг сидел совсем тихо на своих носилках, повернув к Хорзе узкие щёлки глаз и морщинистый грушевидный лоб.
— Мистер Один! — Фви-Зонг повернулся к светлокожему мужчине в куртке, массировавшему живот одному из пожирателей. Несчастный парень лежал, постанывая, на земле. Мистер Один выпрямился и подошёл. Гигантский пророк указал подбородком на Хорзу и что-то сказал. Мистер Один слегка поклонился, зашёл за спину Хорзе и, скрывшись из поля зрения Оборотня, что-то вытащил из-под куртки. Сердце Хорзы заколотилось. Что сказал пророк? Что собрался делать мистер Один? Над головой Хорзы показались что-то сжимавшие руки. Оборотень закрыл глаза.
Поверх его рта туго завязали тряпку. Она воняла тем же отвратительным варевом. Потом его голову подтянули к колу и сильно прижали. Хорза уставился на Фви-Зонга, который заговорил снова:
— Так. Как я только что хотеть сказать…
Хорза не слушал. Примитивная вера этого жирного человека немногим отличалась от миллионов других. Только степень варварства делала её необычной в эти якобы цивилизованные времена. Возможно, это было ещё одно из побочных проявлений войны; тогда в этом виновата Культура. Фви-Зонг говорил, но никакого смысла слушать его не было.
В мыслях Хорзы пронеслось, что Культура в основном сочувствовала личностям, верящим во всемогущего Бога. Но на суть их веры она обращала внимания не больше, чем на бред сумасшедшего, который утверждает, что является царём Вселенной. И хотя природа веры не считалась полностью несущественной — во взаимосвязи с окружением и воспитанием из неё делались выводы, что же не так с этими существами, — точка зрения её не принималась всерьёз.
Что-то подобное к Фви-Зонгу ощущал и Хорза. Он должен обращаться с ним, как с безумным, это было очевидно. И тот факт, что его безумие рядилось в одежды религии, ничего не значил.
Несомненно, Культура была бы другого мнения и стала бы утверждать, будто есть много общего между безумием и верой, но чего ещё можно ожидать от Культуры? Идиране лучше знали это, и хотя Хорза соглашался далеко не со всем, что представляли идиране, он с уважением относился к их религии. Весь их образ жизни, почти каждая их мысль была освещаема, руководима и управляема их единственной религией/философией, верой в порядок, в предопределённость места в жизни и в своего рода святой разум.
Они верили в порядок, так как видели слишком много его противоположности, хотя бы даже в своей собственной планетарной истории необычайно ожесточённого соревнования на Идире и потом — когда они наконец вступили в сообщество местного звёздного скопления — вокруг себя, между собой и среди других видов. Им приходилось страдать из-за нехватки порядка; они миллионами умирали в глупых, вызванных простой жадностью войнах, в которые часто бывали втянуты не по собственной вине.
Они верили в предопределённость места. Определённые индивидуумы всегда принадлежали определённому месту — высокогорья, плодородные области, острова в умеренной зоне, — не важно, родились они там или нет. То же самое относилось и к племенам, кланам и расам (и даже видам; большинство древних святых текстов были достаточно многозначными и неопределёнными, чтобы можно было связывать их с открытием, что идиране не одиноки во Вселенной. Тексты, утверждавшие иное, немедленно уничтожались, а их авторы сначала ритуально предавались анафеме, а потом основательно забывались). В мирской форме веру можно было определить как убеждение в том, что для всего есть место и всё должно быть на своём месте. Если когда-нибудь все окажется на своём месте, Бог будет доволен такой Вселенной, и вечный мир и вечная радость изгонят современный хаос.
71 
