Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
96 
— Да, — сказал он, — очаровательная. — И чтобы пресечь дальнейшие невыносимые высказывания, продолжал: — И откуда у тебя такое безразличие к жизни? Во многих отношениях тебе живется совсем неплохо. — Глупею я от злости, подумал он. Какой девочке может житься неплохо, если она дочь Рэндла.
Миранда посмотрела на него. Ее большие карие глаза поблескивали, ожившее лицо играло. Потом она отвернулась.
— Иногда мне кажется, что жить дальше нет смысла. Ведь все равно мы все скоро взлетим в воздух. Уж лучше умереть молодой, по своей воле, чем потом медленно умирать от лучевой болезни.
Тон был все ещё снисходительный, но слова её потрясли Феликса. Он в самом деле держался с ней глупо. Только бы она этого не заметила.
— Я считаю, — сказал он, — что жизнь нужно воспринимать как работу. Вот как в армии. Ступай, куда пошлют, делай, что приказано.
— Но вы-то так не делаете. — Теперь в её взгляде была озорная насмешка. — Вы-то можете выбирать себе работу, можете и в Индию поехать, и остаться в Англии.
Хитра девчонка, и все-то ей известно!
— Да, — сказал Феликс, — на этот раз мне повезло. Обычно так не бывает.
— А я хочу, чтобы мне везло всегда.
— Ты ещё мала, — сказал он, немного утомленный этим спором. — Самое важное в жизни — это другие люди, уже по одному этому нельзя уходить из жизни, когда заблагорассудится. «Мы члены друг другу»,[30] как говорится в богослужении. Но может быть, ребенку этого не понять.
— А я разве ребенок? — спросила Миранда, сгребая кукол в охапку и не отпуская его взгляда. В глазах её был упрямый вызов.
Феликс опешил:
— О черт, ну конечно, ребенок!
Оба рассмеялись.
— И кстати, — сказал он не совсем уверенно, — у меня есть для тебя подарок.
Он вытащил куклу из кармана и поставил на диван, прислонив к колену Миранды.
Этого она не ожидала. Минуту она смотрела на подарок, приоткрыв рот, выронив остальных кукол. Потом перевела взгляд на Феликса, и теперь в глазах её была мрачная ярость, которую он не смог бы объяснить. Снова обратившись к кукле, она взяла её в руку, медленно потянула к себе, как будто хотела прижать к груди, потом уронила на колени. Всхлипнула, отвернулась, уткнулась лбом в спинку дивана. Еще несколько всхлипов, подрагивающие плечи. Потом она выпрямилась, вытерла глаза, в которых почти не было слез, и сказала сухо:
— Спасибо, Феликс.
Феликс с удивлением наблюдал эту забавную, явно разыгранную маленькую драму. Никогда ему не понять Миранду. Он украдкой взглянул на часы.
Глава 28
Энн медленно шла в гору по тропинке между кустами французских роз. Позади неё прямо вверх поднимался густой белый столб дыма от костра. День был тихий, без дождя, но тяжелый и пасмурный, под желтым небом. Чтобы разжечь костер, Энн взяла одно из ведер со старой бумагой, хранившейся для этой цели в сарае. В Грэйхеллоке ничего не пропадало зря, и Нэнси Боушот была строго приучена сортировать содержимое мусорных корзин. Сейчас, поднимаясь по склону, Энн заглядывала под красные колючие гнутые стебли — не скрывается ли там Хэтфилд. Боушот доложил, что рано утром видел кота в поле, пониже питомника, где он пожирал крольчонка.
От Рэндла, конечно, не было ни звука. Какая-то знакомая Клер Свон сообщила ей, что видела Рэндла в Риме — он завтракал с Линдзи в дорогом ресторане под открытым небом, — и Клер с негодующими возгласами передала эту информацию Энн, тем причинив ей жестокую боль. Логично было предположить, что, поскольку Рэндл находится в Риме с Линдзи, они будут завтракать в дорогих ресторанах под открытым небом. Но слова эти разбудили воображение Энн, и она увидела балдахин из виноградных лоз, и сияющее безоблачное небо, и любовников, склонившихся друг к другу через столик.
Энн уже не могла сладить со своим сознанием. Никогда с ней такого не бывало, это походило на морскую болезнь. Она куда-то неслась так быстро, что рябило в глазах. Образы близких, её собственный образ ширились, расплывались. Все вырастало до чудовищных размеров и в то же время теряло четкие очертания. Ей страшно хотелось отдохнуть, но движение все убыстрялось, ослепляя её и вызывая постоянную тошноту.
Энн уже была отчаянно влюблена в Феликса. После того как она, услышав его признание, с удивлением поняла, что готова влюбиться, спуск к любви совершился неудержимо, как лавина. Между ней и любовью к Феликсу не стояло ничего — ни преград, ни задержек. Стоило увидеть эту возможность — и любовь завладела ею так полно, так властно, что ей легко было себя убедить, будто она любит Феликса уже много лет. Ведь готовилось это долго; и, несмотря на теперешнее безумие, она знала, что это не прихоть и не пустая забава, что любовь гнездится в самых глубинах её существа. Она предъявляла все права на свою любовь к Феликсу, она прочно обосновалась в этой любви.
96 
