58 
Его устраивало то, что им руководили; его устраивала постоянная занятость, когда он мог существовать, не думая, словно раб или вьючное животное. Порой, когда накатывала усталость и изнуренное тело противилось непривычным усилиям, он испытывал желанное ощущение вырождения. Ему казалось, еще немного, и он сбросит бремя сознания, превратится в животное, в четвероногое существо, которое опускает голову и смиренно подставляет спину под вьюки; что он сожмется до размеров крысы, мыши, жука, станет засохшей чешуйкой вроде тех маленьких древесных плодов, что хрустели у него под ногами на холме; что он превратится в прах и таким образом избегнет мучений жизни. Но разве каждая частица праха не наделена проклятием памяти? Он превратится в атом, электрон, протон… И эти мысли снова приводили его к мучительной боли рефлектирующего «я». Эдвард сидел в Затрапезной во время принудительного «досуга» и страдал, исподтишка поглядывая на женщин. Они встречали его виноватый взгляд и одобрительно улыбались, но ничего не говорили. Молчание было не обязательным, но обычным состоянием. После срочных и важных «командных» работ в течение дня досуг казался нарочито бессмысленным. В руках у женщин были пяльцы, но вышивка почти не двигалась. Матушка Мэй нередко проводила время за починкой одежды, но на время отдыха откладывала работу в сторону, расслаблялась, ее красивые серые глаза пустели, губы изгибались в едва заметной улыбке. Эдвард замирал на стуле и жалел, что не может, как она, уйти в никуда. Илона задумчиво чиркала пастельным карандашом в одном из своих блокнотов. Беттина изучала книгу об африканских ремеслах. В книжном шкафу, кроме томов по архитектуре и дизайну, стояло несколько английских романов девятнадцатого века. Они покрылись пылью и никогда не покидали полок. Да и зачем женщинам эти истории насилия? Это как наблюдать за дикарями, делающими вид, будто они умеют читать. Сам Эдвард пытался скрасить скуку писанием стихов, но ему никак не удавалось сосредоточиться, и он тайно томился этим навязанным бездельем, покрывая бумагу разными закорючками или записывая всякие глупости.
После первого утра Эдвард больше не слышал серенад под окном спальни, хотя время от времени до него (когда он работал в саду) доносился короткий далекий звук флейты — игра довольно безыскусная. Наверное, это Илона, думал он. В Затрапезной имелся проигрыватель и несколько пластинок классической музыки, но Эдвард не решался попросить, чтобы его включили. Кроме того, гостя тактично исключили из другого ритуала — утренних «упражнений». Они происходили перед завтраком на траве за конюшнями и (он исподтишка наблюдал за женщинами) больше походили на танцы.
— Это китайцы придумали, — сообщила ему Илона. — Разновидность гибких движений, медленных и ритмических.
— Это естественный ритм тела, — заявила Беттина, — а не какие-то дергания, которые большинство людей называют упражнениями.
— Мы соблюдаем правила Джесса, — сказала матушка Мэй. — Он мистик. Восточная мудрость учит единству духа и тела: внешнее есть внутреннее, а внутреннее — внешнее.
Эта информация была предоставлена ему торжественно, но приветливо и легко. Когда Эдвард сказал, что хотел бы присоединиться к ним, в ответ он услышал смех.
— Чтобы этому научиться, нужно сто лет, — ответила Илона.
А вот вина, которое они пили в день его приезда, больше не было. Однако Эдвард успевал так устать и проголодаться ко времени очередной трапезы, что не испытывал потребности в алкоголе. Еще он привык к очень простой однообразной вегетарианской пище. Несмотря на простоту, вечерняя трапеза даже в обычные дни представляла собой некую церемонию. Женщины надевали красивые платья, а Эдвард — длиннополую холщовую рубаху Джесса. Матушка Мэй выдала ему это одеяние взамен «вечернего костюма», и он чувствовал себя в нем неловко, хотя уже привык к ботинкам Джесса: они пришлись в самый раз.
Эдвард пользовался правом гулять во время дневного отдыха и даже немного дольше. Он ценил свое одиночество. Один раз он попытался вернуться в дромос, или, как он это называл, в «священную рощу». Его интересовало, будут ли там новые подношения в виде цветов. Кто приходит туда? Но река разлилась еще шире, каменный мост почти полностью скрылся под водой, а перебираться на другой берег по деревянным перекладинам казалось слишком опасным делом. Из какой-то робости или почтительной неловкости Эдвард никому не сказал о том, что обнаружил это место. Как оно связано с Сигардом, спрашивал он себя? О ночных звуках он тоже помалкивал. И ни женщины, ни Эдвард не упоминали о «том, что с ним случилось», о чем писали в газетах и что стало поводом пригласить его сюда. Несмотря на постоянное, даже чрезмерное дружелюбие хозяек, он по-прежнему немного нервничал в их присутствии, и эта неловкость ничуть не походила на его страх перед Джессом. Кроме того, каждая из троицы тревожила Эдварда по-своему. Легче всего ему было с Илоной, но, поскольку она была самой младшей, он боялся, что исходящая от него энергия как-то повредит ей или повлияет на нее. Что касается Беттины, то она во время работы порой бывала грубовата и излишне критична, и в то же время Эдвард ощущал отзвуки каких-то сильных эмоций — возможно, так проявлялась ее сильная, поглощенная собой натура. Матушка Мэй, как самая старшая, играла более простую роль доброй матери. Она выражала любовь к Эдварду более непосредственно: ласкала его и заботилась о нем, создавая пространство, где он объединялся с ней. Однако она ни разу не поцеловала его, как и обе ее дочери. Поцелуи, столь дешевые в студенческом мире Эдварда, в Сигарде ценились дорого. Прекрасное, тонкое, спокойное лицо матушки Мэй, на котором при дневном свете становились видны крохотные морщинки, было на удивление моложавым, но одновременно выражало уверенную и сдержанную властность. Когда вечерами женщины заплетали волосы в тяжелые косы, они напоминали трех средневековых принцесс. «Три заточенные в замке принцессы, ожидающие своих рыцарей», — с трепетом думал Эдвард. Он чувствовал, что матушка Мэй наблюдает за ним, словно ждет чего-то. Возможно, некоего суждения, которое будет вынесено совместно с Джессом. Они обсудят Эдварда, взвесят его и оценят. Королева, ожидающая короля. Изменится ли она, когда он вернется?
58 
