Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
42 
Я понимал, что вряд ли смогу разгадать намеки Кончака по телефону, и только приезд связника – "нашего общего друга", как сказал полковник, – развеет завесу вонючего дыма, витавшего над операцией "Брут".
Конечно, он прибудет в Питер не на днях, а скорее всего, через два-три часа военным самолетом. И наверное, не сам, а с целой бригадой поддержки. И теперь уж Муха точно никуда не спрыгнет, как после событий в вагоне, когда вмешался его величество Случай, и то только потому, что я перестраховался, отправив связника от себя подальше, чтобы не засветиться.
ГРУ – фирма солидная, два раза на одни и те же грабли наступает очень редко, если не сказать никогда.
Но про моего "кореша" Муху ладно, его жизнь лично мне до лампочки.
А вот то, что на меня устроили облаву, это очень неприятно. Мне уже осточертело после или во время каждой второй операции ужом виться, чтобы уберечь заднее место от своих же дерьмохлебателей, с испугу старающихся замести следы "борзых" любыми способами. Это чтобы, упаси Бог, никто даже не мог подумать, что у нашей мертворожденной демократии имеют место случаи несанкционированной ООН охоты на людей…
Я был зол, как исчадие ада.
Киллер
Встреча с городом для меня оказалась как удар молотка по хрустальному шару. И этим шаром была моя голова.
Столица Непала являла собой совершенно невероятную смесь орущих, галдящих, куда-то бегущих, чудовищно пестро одетых в шелка и лохмотья, вонючих и благоухающих человеческих индивидуумов непонятно каких рас, национальностей и вероисповеданий, запрудивших узкие улочки, вымощенные брусчаткой площади, подозрительные тупики, захламленные черт знает чем дворы, какие-то ненормальные общипанные скверы и даже ступени храмов.
Меня едва не затоптали, и я, оглохший, ослепший, потерявший ориентацию, почти на карачках вылез из толпы и забился в первый попавшийся угол.
Мимо меня лился нескончаемый поток двухколесных повозок, запряженных ослами и мулами, машин всевозможных моделей, расцветок и уровней дряхлости, велосипедов и мотоуродов, склепанных местными умельцами из найденных на свалке частей комбайнов, молотилок, мотоциклов и автобусов.
Все это вавилонское столповерчение рычало, визжало, скрипело, чихало и плевалось искрами и дымом из выхлопных труб.
Безумным взглядом я провожал крестьянские арбы со связками сахарного тростника, архаическими островками плывущие в середине цивилизованного потока; грузовики для перевозки скота, в кузовах которых толклись предназначенные к закланию на бойне несчастные овцы и козы; тележки, трехколесные велосипеды рикш, тачки, платформы с кулями риса…
Мне казалось, что я сошел с ума; хотелось по-обезьяньи забраться по стене дома наверх и бежать по крышам, не спускаясь на землю, до самых горных вершин, сверкающих немыслимо чистой белизной.
Мой столбняк продолжался не менее часа. Автобус, подобравший меня на горной дороге и доставивший в Катманду, давно затерялся среди себе подобных ископаемых тарантасов, выпущенных на дороги в начале века и законсервированных талантливыми непальскими умельцами еще как минимум до конца нынешнего столетия.
Наверное, немолодой водитель-гуркх, которому в оплату за проезд я дал драгоценный камень (мешочек с ними хранился у меня за пазухой – прощальный подарок Юнь Чуня), теперь мчал на предельной скорости куда подальше от меня: стоимость моего "проездного билета" по европейским меркам была не меньше цены самого автобуса, и бородатый лихач, едва не доставивший немногочисленных пассажиров на дно глубокой пропасти, теперь спасал свое нежданное сокровище, боясь, что я передумаю и потребую камень обратно.
Я настолько отвык от городского шума, что голова просто шла кругом. Все мои реакции на внешние раздражители, терпеливо оттачиваемые под руководством отшельника и бывшие моими друзьями и помощниками в горах, сейчас стали истязателями и палачами.
Еще совсем недавно я слышал, как стучит сердце у какой-нибудь зверюшки где-то в кустах на расстоянии десяти метров, а теперь мои перепонки кромсали едва не с кровью, по живому, пронзительные автомобильные клаксоны, вопли юродствующих зазывал, рев современных музыкальных чудовищ, вой перегретых моторов на подъемах…
Легкие, привыкшие к чистому горному воздуху, отказывались всасывать городской смог, и я, чтобы не потерять сознание от удушья, дышал часто и не полной грудью, словно выброшенная на берег рыба. Отвратительные запахи человеческого пота, животных испражнений, горячего бараньего жира и мясных лавок терзали обоняние, как кровожадные рыбы-пираньи.
42 
