очень нудно 
11 
По легенде я толкнул ни много, ни мало – двадцать подствольных гранатометов "ПГ", двадцать шесть автоматов "АСК-74У" и еще хрен его знает сколько прочего военного имущества. Короче, схлопотал червонец по полной программе.
Естественно, о том, что я работаю на ГРУ, раскопать не мог никто – по части охраны собственных секретов наша контора, несмотря на абсолютный бардак в стране, была по-прежнему на должной высоте. – Так ты идешь или как? – спросил Жорик.
Он, как и я, курил украдкой, в рукав – в цехе курение категорически воспрещалось, и наказанием за такой проступок мог быть даже карцер. Но русский человек, благодаря своему противоречивому менталитету, на все эти правила и распоряжения как на свободе, так и здесь плевал с высокой колокольни. – Куда денешься… – вздохнул я тяжело.
И натянул на голову некое подобие старорежимной арестантской шапки – за крохотным запыленным оконцем низкое серое небо с натугой выжимало из своих неприветливых глубин занудную морось, уже неделю с завидным постоянством сеющуюся и на окруженную болотами зону, и на чахлые деревеньки в окрестностях, и на унылую тайгу, изрядно подрастерявшую свой летний наряд в преддверии осенних холодов.
В бараке шумно и душно. Бессмысленно мыкающиеся по проходам зеки галдят, бранятся – не по злобе, по привычке, – кое-кто жует заначенные с обеда куски черняшки, некоторые валяются на койках, по старинке называющихся нарами.
В дальнем конце, где места получше и почище, кучкуются хмырьки, на которых негде клеймо ставить, – "деловые", имеющие по две-три, а иногда и больше ходок в зону. Неподалеку от них разместились и "отморозки", чудом отмазавшиеся от "вышака" – расстрельной статьи.
Они болтаются, как дерьмо в проруби, между "деловыми" и "мужиками": первые терпеть их не могут изза того, что "подвиги" этих ублюдков не вписываются в своеобразный воровской кодекс, а вторые просто боятся.
– Хочешь? – сует мне Жорик в руку небольшую шоколадку.
– Отдай Маньке, – скалю зубы в ответ, – мой "приятель" без мыла лезет в…
В общем, понятно куда; очень хочется съездить по его морщинистой роже, чтобы выплевал в парашу остатки гнилых зубов, и только огромным усилием воли я отворачиваюсь и начинаю стаскивать бушлат.
Краем глаза я слежу за Жориком; его холодные, глубоко упрятанные моргалы загораются недобрым огнем, руки непроизвольно сжимаются в кулаки, но тут же, опомнившись, он льстиво хихикает и чапает к своей шконке.
Я знаю, что он, не задумываясь, всадил бы мне в бок заточку, и сдерживают его постоянную на все и вся злобу, хорошо скрытую под маской доходяги, вовсе не мои физические данные, а чья-то сильная и жестокая воля.
Манька – это опущенный. Из новеньких. Он прибыл по этапу спустя неделю после моего появления в колонии, и я мог, так сказать, воочию убедиться, что наставники, натаскивавшие меня по части нравов и обычаев, царивших среди уголовников зоны, знали свое дело туго.
Манька – довольно смазливый парень двадцати двух лет из так называемой "порядочной" семьи – попал на скамью подсудимых по статье, пользовавшейся особым неприятием в обществе отверженных.
Он насиловал в лифтах малолеток. Уж не знаю, как он добрался в эти края целеньким, – в следственных изоляторах таких тоже не щадят, – наверное, родители денег на "смазку" не жалели.
Но в бараке, едва стало известно, что он за гусь, на какое-то мгновение стало тихо как в могиле. У меня даже озноб по коже пошел. Глядя на мрачно застывшие лица вокруг бледного как мел подонка, я мысленно ему посочувствовал.
Его оприходовали ночью все, кто хотел. Утром Маньку – он так и остался безымянным – забрали в лазарет.
Через десять дней он получил обязательные для опущенных атрибуты – алюминиевую миску и ложку с дырками – и шконку за занавеской, где обретались его новые "подружки", изгои всех возрастов, своеобразная каста неприкасаемых зоны. Среди этого "гарема" Манька пользовался повышенным спросом.
Лежа на кровати, я из-под неплотно прикрытых век наблюдал за дальним концом барака, где находился и человек, из-за кого меня сунули в этот ад. И вспоминал…
"Вараксин Михаил Алексеевич, 1952 года рождения… статьи… кличка Муха, рецидивист, вор в законе… Грабежи, наркотики, рэкет… Два побега… Последний срок – двенадцать лет…"
– Не мало ли? – спросил я, отодвигая пухлый том с описанием деяний Мухи.
– Кто-то подсуетился. – Кончак пьет чай, смеху мало, по старосветскому обычаю – из блюдечка. – Статья на вышку тянула, но в наше время, сам знаешь, большие деньги творят и не такие чудеса. По предварительным данным, за него заплатили триста тысяч долларов.
11 
