читайте - не пожалеете 
40 
– Господи, какие там секреты? – сказал Бестужев устало. – Знаете, Василий Львович, виной всему как раз господа революционеры. Да, именно так. Своими руками пополнили ряды охотников за ними… – он выпил следом за полковником, отставил рюмку, прожевал сочный ломтик нежно-розовой рыбы. – До войны я не интересовался политикой, как и большинство нашего офицерства. Знал, конечно, что творится в стране: радикальные партии, экспроприации, бомбы, поздравления японскому микадо с победами, отправляемые русской же интеллигенцией… Все равно, это было где-то далеко. А потом, в мае шестого, взорвалась бомба. В прямом смысле. Эсеры бросили бомбу на одном из севастопольских бульваров – то ли за очередным «царским сатрапом» охотились, то ли просто так… жена и ее брат оказались в числе убитых, я сам спасся форменным чудом – увидев знакомого по училищу, отошел на несколько шагов, и по какому-то капризу баллистики осколки не пошли в ту сторону.
– Мои соболезнования…
– Нет, все сложнее, – признался Бестужев. – С женой, откровенно говоря, не ладилось так давно и серьезно, что мы к тому моменту стали совершенно чужими людьми во всех смыслах. Да и братца ее терпеть не мог – ничтожество, пустышка, мот… Здесь другое. До сих пор вся эта революционная сволочь существовала где-то отдельно. Отдельно и отдаленно. Это был другой мир, никоим образом не соприкасавшийся с моим. И вдруг – соприкоснулось. Ясно стало, что нет двух миров, что они – в том же самом, в моем, в этом. Что их нужно остановить, в том числе и моими усилиями… Это я сейчас относительно гладко излагаю – тогда, конечно, все это почти не выливалось в слова, я с трудом мог изложить побудительные мотивы… но генерал Герасимов понял сразу. Если бы не он – не сидеть бы нам сейчас здесь…
– И – не жалеете? Того, например, что отныне бесповоротно отлучены от офицерских собраний, куда нашего брата пущать не велено?
– Постараюсь пережить и это неудобство.
– Ну, вот оно, значит, как… – задумчиво протянул Ларионов. – Признаться по совести, вы мне сейчас напомнили меня в молодости. Право слово. Только для меня толчком стало первое марта восемьдесят первого года, злодейское покушение на государя и его смерть… Что-то мы о печальном? Незаметно свернули беседу на работу, будь она проклята… Время самое неподходящее, уж одиннадцать скоро. Утомил я вас? Болтовней и назойливым потчеваньем? Что поделать, мы тут попросту… Да и нельзя ударить в грязь лицом перед столичным гостем, чтобы не говорил потом, что в Сибири обитают скряги, негостеприимны… Но ежели, Алексей Воинович, я вас и в самом деле утомил, вы не стесняйтесь, так и скажите. Какие счеты меж своими?
– Помилуйте! – усмехнулся Бестужев. – Что-то я не чувствую особенной усталости. Готов хоть сейчас заняться делами, так что ловлю вас на слове, дабы доказать, что вы меня не утомили нисколечко, можно и о делах поговорить…
– Нет, вы серьезно? На ночь глядя?
– Ну, не углубленно, конечно, – сказал Бестужев. – В управлении у вас нет никого, разошлись по домам, бумаги под замком… Но хотя бы в общих чертах можем обменяться мнениями?
– А есть ли смысл? – мягко спросил полковник Ларионов. – В общих-то чертах? Без серьезного доклада работающих по делу офицеров, без документации? Я понимаю, вы молоды и энергичны, вас снедает нетерпение, но, право, подождите до завтра.
– Пожалуй, вы правы, – кивнул Бестужев, понимая, что разговора о делах ни за что не получится, полковник непреклонен.
Он посмотрел на собеседника. Ларионов ссутулился на стуле, в один миг словно бы постарев.
– Разговор у нас пока что частный, Алексей Воинович, – сказал он негромко. – И я вас просто-таки умоляю: дайте старику поспать спокойно хотя бы эту ночь. Я прекрасно понимаю, как выгляжу во всей этой истории, – самым печальным образом. Грабятся золотые караваны, гибнут люди, командированные к нам из столиц для расследования, – и, бьюсь об заклад, какая-то циничная душа уже начала усматривать зависимость второго от первого…
– Ну что вы! – энергично запротестовал Бестужев.
– Я не о вас, помилуйте, вы чересчур молоды, благородны и прямодушны… но ведь старые, прожженные циники всегда найдутся в любом ведомстве. Неужели не пошли шепотки в этом духе? Мол, не уберегли здешние растяпы столичного чиновника?
– Гм… нечто подобное действительно имело место.
– Вот видите! А крайним в сей скверной истории, попомните мои слова, непременно окажется ваш покорный слуга. – Полковник наполнил рюмку до краев, от волнения забыв предложить Бестужеву, и шарахнул ее до дна, но смотрелось это не залихватским гусарским жестом, а скорее отчаянием. Крякнул, поднял на ротмистра усталые глаза: – Хотя виноват далеко не я один, но кто же об этом помнит, когда ищут козлов отпущения… Застрелиться, что ли? – он рассолодел на глазах.
40 
