60 
Обустроил палатку медицинскую (остальной народ почти не видел, все на удивление здоровые, и подольше бы так), немного, правда, накосячил, на что коллеги указали, леска, она не резиновая. Выпросил у Клима парусины и старую шкуру, еще две, волчью и оленью, которые кто-то добыл, бросил в море до вечера отмокать, потом на ремни пущу… убодался, как негр на плантации, надеюсь, их здесь не будет. Негров. Вечером на берегу засыпал золой из костра шкуры эти, залил водой, камнями придавил, утром (переночевал, кстати, в своем спальнике около берега, товарищ Шоно давил ухо в кровати для пациентов, вроде нормально) вычистил кое-как от шерсти, растянул, сушиться повесил. К обеду надо ремни нарезать, сыромятина — незаменимая вещь для скрепления всего на свете. Намочил, связал, на солнышко выставил — намертво схватывает. Сожрал что-то мясное и без травы. Однако надо огород разводить. После того как обезопасимся. Вокруг одни доисторические отморозки. Индейцы с тропой войны, испанцы с инквизицией, англичане с Господом Богом и господом ромом, а нас и тридцати не наберется. И я по части снаряги — самый бедный. Остальные как будто специально готовились. Раздолбайство плюс надежда на топор да нож меня когда-нибудь погубят, лет этак через семьдесят, спасибо неведомо кому за молодость, у нас в семье меньше 90 не живут.
В общем, закончил со шкурами и пошел за новыми заданиями. Как говорится, нам солнца не надо, нам партия светит, нам хлеба не надо, работу давай.
Обрадовали… завтра в рейд на форт оборзевших англичан, а потом — на лесозаготовки. Сейчас, пока завтра не наступило, делаю нужное дело — строю мостки для стирки на ручье. Змеюку какую-то все-таки пришиб, чтобы рядом не ползала. Вечером надо пожарить на палочке, не хуже курятины… релаксация называется. Вбиваю топором в дно ручья стойки и пою, голос прорезался:
- — Износились тяжелые бродни,
- почернело младое лицо.
- И сосватанный вечной каторгой
- на тюремное лег он крыльцо.
- То не море-окиян,
- Стонут души россиян
- Навсегда повенчанных
- С каторгою нерчинской!
Цинни
За прошедшие полтора дня успела пораскинуть мозгами, всплакнуть, вздремнуть (последующее понравилось мне еще меньше, чем предыдущее; не сны, а какие-то американские горки: поворот — и я Леся, еще поворот — и Лола… бр-р-р). Теперь сижу вот, глупо таращусь на себя в зеркало и пытаюсь понять, нравится ли мне то, что я в нем вижу, или нет. Свечу зажгла, потому как уже смеркается. И опять гляжу, испытующе, пристально — ведьма ведьмой. Это я про антураж и про выражение лица. Ну а само лицо очень даже ничего. Точнее, Лоле оно всегда казалось невыразительно-заурядным. А вот Леся время от времени задумывалась (после основательной встряски или просто от нечего делать) — а не поменять ли имидж самым ортодоксальным образом? Сиречь из пепельной блондинки превратиться в брюнетку, такую жгучую, чтобы коллеги, когда она войдет в учительскую, попадали со стульев. В сочетании со светлыми глазами черные-пречерные волосы — экзотика. Увы, экзотического сочетания не получилось — Лола не только черноволоса, но и черноглаза. А вообще — все на месте и в меру. И на том спасибо, могло быть куда хуже, правда ведь?
Думаю о пустяках? Ну да, о чем же еще? — все серьезные думы передуманы, выводы сделаны (самый отвратительный ответ на вопрос «что делать?» — «ничего», но в данном случае это еще и самое разумное решение), на душе тоска, из книг — одна Библия. Вот и думаю о пустяках, тренируюсь в самовнушении, пытаясь примирить Лолу и Лесю. Не то чтобы они объявили друг другу войну, но… мало ли что? Девушки-то обе — с характером. У Лолы жизненный опыт, которому Леся могла бы позавидовать — хотя вряд ли позавидовала бы. Если что, Лола и пострелять может, и на коня взгромоздиться, и на языке местных аборигенов худо-бедно изъясняется. Нрав у нее, соответственно, далек от идеала воспитанной сеньориты, хотя прикинуться может — чтобы дядюшку лишний раз не расстраивать. Леся — дитя цивилизации, ее внутренний маятник колеблется от мизантропии до филантропии, и никогда не предугадаешь наверняка, куда он качнется в следующую минуту…
Порешив так, принялась коротать время, перебирая одежки-обувку сеньориты, и прикидывать, в чем лучше всего отправиться в путь. Обе дамы во мне не желали пренебрегать ни удобством, ни эстетикой. Куда я собралась? Вчера прискакал один из индейцев, работник при миссии, и наговорил дядюшке таких невероятных новостей, что он, против своего обыкновения, счел нужным поделиться ими со мной. Не так далеко от нас появились таинственные белые, которые, по словам индейца, мало того, что расправились с напавшими на них пришлыми, как он их назвал — дикими, индейцами, так еще и взяли в плен английского офицера! На мой вопрос, как же этот работник смог узнать такие подробности, дядюшка, уже в своей обычной манере, быстро перевел разговор на другую тему. А именно о том, что язык, на котором говорили пришельцы, совершенно не знаком его человеку (ага, вот в чем дело, явно не просто так он у него работает, надо запомнить на всякий случай), и поэтому сейчас требуется моя помощь. Даже не хочу загадывать, кем окажутся эти незнакомцы, но какая-то надежда у меня появилась…
60 
