Последние отзывы

  40  

Ожидание было вознаграждено, когда мы остались одни в наших апартаментах, — это было как раз перед тем, как я собиралась посетить моих тетушек, — и он прошептал мне:

— Сегодня ночью я вернусь в нашу постель. Я посмотрела на него с изумлением, а он взял мою руку, как всегда неуклюже, и поцеловал ее с выражением настоящей привязанности. Я сказала ему:

— Луи, я действительно нравлюсь вам?

— Как вы можете в этом сомневаться? — спросил он. — Я искренне люблю вас и уважаю все больше и больше.

Это едва ли можно было назвать страстным признанием любовника, но это было самое большое, на что он способен; и я пошла к тетушкам в состоянии сильного возбуждения, что было глупо с моей стороны, так как они тут же поняли, что что-то произошло.

— Ты только что оставила бедняжку Бэри, — сказала Аделаида. — Что-нибудь случилось?

— Он собирается сегодня ночью спать со мной. Аделаида обняла меня, а Виктория и Софи посмотрели на меня с изумлением.

— Да, — объявила я торжественно, — он так сказал мне.

— Очень скоро ты расскажешь нам интересные новости, — заявила Аделаида лукаво. — Я уверена в этом.

—  — Я надеюсь, что так. О, как я надеюсь.

Какой глупышкой я была! К концу дня весь двор жужжал от новости:» Дофин собирается спать с дофиной. Сегодня будет знаменательная ночь «. Циничные придворные, подобные Ришелье, — этому старому распутнику, — заключали пари относительно успеха нашей встречи.» Захочет он? Не захочет ли он?»Об этом шептали везде. Хуже всего, что Аделаида пригласила Людовика в свои апартаменты, так как ей захотелось» дать ему совет «.

Всю ночь я пролежала в ожидании мужа. Он не появился. В этом не было ничего удивительного. Моя опрометчивая болтовня все испортила.

Хотя этот вопрос вызывал теперь серьезное беспокойство, сомневаюсь, чтобы король ударил пальцем о палец, если бы не моя матушка. Она постоянно писала королю и умоляла его что-нибудь предпринять. Правда относительно дофина должна быть раскрыта; и если есть какое-либо средство, оно должно быть найдено.

В результате назойливых просьб с ее стороны король послал за моим мужем и имел с ним длительную беседу. В результате Людовик согласился подвергнуться обследованию королевским врачом монсеньером Лассоном, который сообщил, что неспособность дофина осуществлять наши брачные отношения вызвана не чем иным, как физическим дефектом, который нож может исправить. Если дофин согласится на эту операцию, то все будет в порядке.

Все обсуждали предстоящею операцию, но Людовик не говорил, согласится ли он на нее. Мы спали в одной кровати и он вел себя как любовник; но наши попытки достичь физической близости всегда кончались неудачей, мы не могли достичь желаемого, и через некоторое время оба почувствовали, что подобное состояние является изматывающим и унизительным.

Больше не было никаких разговоров об операции. Король пожимал плечами: вопрос о ней был оставлен на рассмотрение Людовика, и мне стало ясно, что он настроен против нее. Он отчаянно пытался доказать, что не нуждается в операции, но безуспешно.

Я не могу понять, почему в то время он был против операции. Он не был трусом, но я предполагаю, что все это вызывало у него отвращение, как и у меня. Если бы мы были обычной супружеской парой, то могли бы урегулировать этот вопрос в течение весьма короткого времени; но мы не были ею, мы были дофином и дофиной Франции. О его импотенции говорили при дворе и в армии. Наших наиболее близких слуг постоянно расспрашивали, а когда мы узнали, что испанский посол подкупил одну из служанок, чтобы она осматривала простыни и рассказывала ему об их состоянии, то это было последней каплей. Хотя мы продолжали спать в одной кровати, Людовик удалялся на покой раньше и засыпал к тому времени, когда я приходила, а когда я просыпалась по утрам, то обнаруживала, что он уже ушел.

Подобная ситуация продолжалась, хотя я получала гневные письма от матушки, которая обращала гораздо больше меня внимания на унизительность моего положения.

И когда пошел второй год моей супружеской жизни, возникла еще одна ситуация, которая заставила всех забыть о трагедии нашей спальни.

Мое отношение к мадам Дюбарри определилось в тот момент, когда тетушки рассказали мне об ее истинном положении при дворе. Тогда я не понимала, что мне следовало быть более разумной и установить союз с ней, а не с тетушками, которые с самого начала были настроены против моего приезда, только я об этом не знала. Они были ярыми противницами союза с Австрией и на самом деле не были мне никакими друзьями, в то время как эта женщина из народа, вульгарная, что было неизбежно, имела доброе сердце, и хотя наш брак организовал Шуазель, ее враг, она не испытывала ко мне неприязни. Если бы я проявила хотя бы малейшие симпатии к ней, она вернула бы их сторицей. Но я была глупа. Подстрекаемая тетушками, я продолжала игнорировать ее, использовала свой дар подражания и слегка передразнивала ее, что всем доставляло большое удовольствие и о чем, естественно, ей сообщали. Я умела копировать ее манеры, ее вульгарный смех, ее безобидную шепелявость, и делала это с некоторым преувеличением, чтобы доставить еще большее удовольствие.

  40