Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
35 
– Вы чего испугались, братцы? Подумаешь, псина блохастая два раза через забор хвостиком махнула, али у кого от этого золотое яичко разбилось? – сам начал я и осёкся, уж больно серьёзными были лица обоих красавцев.
Моня приложил палец к губам и потянул меня дальше.
В следующей подворотне на багровой брусчатке валялось нелепо изломанное тело маленького улана…
– Бес-охранник из-под арки?! – с первого взгляда понял я. Подбежал, опустился на колени, осторожно повернул к себе рогатую голову и вздрогнул – на горле зияла огромная кусаная рана, гортань была практически выгрызена страшными зубами.
– Мы-то зверя видели, когда он из Хозяйкиного двора выпрыгнул, тока пригнуться и успели, – тихо начал Шлёма. – А он налево пошёл да и на бедолагу наткнулся…
– Как схватил его на ходу, как начал трепать, – продолжил Моня, вытирая искренние слёзы. – Мы в крик, на помощь бросились, да не успели…
– А и не бросились мы никуда! Чё врать-то?! Испужалися мы, хорунжий, и все в городе по домам сидят, носу не высовывают, страшно всем…
– Вам-то чего бояться? – невпопад ляпнул я. – И зверь – нечисть, и вы – нечисть, ворон ворону глаз не выклюет.
Упыри потупились. Мне стало неловко. Насчёт ворона не знаю, а вот маленький бес, с которым я уже успел познакомиться, сейчас лежит мёртвый на мостовой. И никто ему не помог, никто не заступился, каждый сам за себя, и если уже завтра тут будут методично убивать по одному жителю в день, остальные даже не почешутся, не их очередь. Хотя, можно подумать, у людей не так…
– Мизинец на месте, – вслух отметил я.
Моня протянул мне смятый лист бумаги, местами влажный от крови.
– Видать, он тебе донесение нёс, ты ить сам просил в «письменном виде». Бумажку мы в сторонке подобрали, а мизинцы на месте, да и не смог бы никто так откусить аккуратно. Мы чумчару видели, срезан у него палец, не откушен. Уж поверь, мы в том толк знаем…
– Беса надо похоронить, как героя. – Я встал, отряхнул колени и твёрдой рукой взялся за бебут. – Отнесите его куда следует, потом сразу ко мне. Список лиц, проходивших арку, цел, имена те же, свой долг охрана выполнила! И первым мне ответит отец Григорий…
– Слушаемся, ваше благородие! – на одном выдохе, дружно грянули упыри, вытянувшись в струнку. – Да ты тока поосмотрительней там, батюшка наш шутить не любит. У них на Кавказе долго разговоры не разговаривают, чуть что не так – враз зарежет!
– Знаем этих орлов горных. Будет кучевряжиться – по клюву настучу и в клетку с попугаями засуну, пока по-человечески разговаривать не научится!
– Любо, – переглянулись парни, а я сунул бумагу в карман и широким шагом направился вниз по улице, через площадь по диагонали, а там уже и купол нечистого храма светился над плоскими крышами.
Обладая, по сути, тремя видами зрения (обычным, сквозь личины и «и так и сяк»), я всё равно не мог определить, к какому архитектурному изыску отнести это религиозное сооружение.
Человеческому взгляду оно представлялось стройной христианской церковью, пятикупольной, белёной, с ликом Спаса Нерукотворного над вратами, золотыми крестами и неземным сиянием. На деле, отбрасывая любые иллюзии, это была грубо слепленная коробка из неотёсанных камней, едва ли не квадратной формы, с одним входом, без окон. Никакого стиля, никаких украшений, лишь уродская металлическая конструкция сверху да витающая над всем зданием размытая зловещая дымка, от которой сразу пробегала дрожь по спине…
Когда я смотрел обоими глазами, всё сливалось и, может быть, в этом случае достигалась некая гармония – и красиво, и знаешь, что там на самом деле. Прохожие на улице не мелькали, можно было идти свободно, ничего и никого не опасаясь. Ну разве что один раз молодая красавица отчаянно швырнула на меня сверху рыболовную сеть из своего окна с гордым криком:
– А погоди-ка, казачок! Тута бабушка голодная, сама поймаю да и скушаю…
Я хладнокровно распахал сеть кривым бебутом и продолжил путь, невзирая на плаксивые вопли скандальной бабки Фроси:
– Разобидел старушку! Имущество зазря изувечил, обеда из вредности лишил, настроение на весь день испогани-и-ил…
Больше к моей скромной особе лишнего внимания не проявляли. А вот дальше приключения пошли косяком…
Начнём с того, что нечистый храм гостеприимно распахнул мне двери, на пороге появился пьяный отец Григорий, радостно икнув:
– Иловайски…ик…й?! Гамарджоба, генацвале!
35 
