17 
Все бы ничего, но Мазуру показалось, что в его голосе нет должной уверенности. А может, только показалось? У Лаврика информации наверняка в сто раз больше, чем у него — такая уж у человека служба, такой уж участок работ, да и представление на него к первой адмиральской звезде в Главном штабе уже по инстанциям двинулось, это многие знают, хотя сам Лаврик скромненько помалкивает. Может, и в самом деле выгребем? Может, он не просто так вспомнил о Бонапарте? А то ведь в подсознании настойчиво зудит чисто авиационный термин «точка невозврата» — после прохождения каковой самолету на обратный путь к аэродрому горючего уже не хватит, хоть тресни. Или обойдется? Хочется верить, что мы ее все же не прошли. И в чем Лаврик совершенно прав, так это в том, что в Смутное время было еще хуже — но ведь вышли же из пике…
— Ну что, завязали с лирическими отступлениями? — спросил Лаврик не без жесткости.
— Завязали, — сказал Мазур.
— Молодцом… Итак. Как уже говорилось, кураторы намерены тебя туда внедрять. Именно внедрять. Завязать что-то типа личных отношений, стать своим парнем, а не просто одним из множества шакалов пера. Просто попасть туда труда не составляет ни малейшего: возле них пасется туча импортных журналистов, и никто их, конечно же, шваброй не гонит, наоборот, привечают со всем усердием. Вот только отношения при этом всегда остаются, если так можно выразиться, чисто официальными: пришли-сделали интервью или поснимали, ушли. Ну, разве что «фронтовики» для них банкетик устроят: журналисты, как все мы, грешные, любят выпить на халяву. А тебя намечено сделать именно что своим парнем…
— И как это у меня получится?
— Есть идея, — сказал Лаврик. — О ней потом. Они не обязательно должны клюнуть, но если не клюнут, нашей вины не будет. А если клюнут — отлично…
— И что мне там у них делать? Чем заниматься и что выведывать?
Лаврик досадливо нахмурился:
— Представления не имею. Честное слово. Мы друг друга знаем пятнадцать лет, даже побольше… Случалось, чтобы я давал честное слово, а потом оказывалось, что обманул?
— Ни разу, — честно признал Мазур.
— Вот и теперь… Честное слово, я просто не знаю, чем тебе там предстоит заниматься. И если позволить себе минутное отступление, между нами: лично я просто-напросто не понимаю, почему на эту операцию бросили именно нас. Уж конечно, не по причине кадрового голода, которого просто не наблюдается… Но почему тут мы, в толк не возьму. Это задача для Комитета или, в крайнем случае, для армейских соответствующих служб. Но в чем тут интерес морской контрразведки, решительно не представляю, как ни ломал голову. Во всех здешних паршивых сложностях я пока не вычислил ничего, что хоть в малейшей степени затрагивало интересы флота. Нет, конечно, нам нужно разыскать долбаного дезертира Спратиса — но этим, во-первых, занимается уже тот же Комитет — у него-то хорошая агентурная сеть, это мы начинаем с нуля. Во-вторых, по моему глубокому убеждению, для поисков Спратиса нет никакой необходимости внедрять тебя к «фронтовикам», — он вздохнул. — Вообще-то можно допустить: есть все же что-то, что напрямую задевает интересы флота, но мне об этом пока что не говорят. Как не говорят о том, что именно тебе придется делать… Ладно. Это тоже побоку. Для начала посмотрим одну пленочку, которую австралийские фрилансеры с собой таскать не должны, — потому что трудненько объяснить, зачем она им, несмотря на всю свою безобидность… Бери стул и пересаживайся сюда, — он показал на место за столом рядом с собой. — Кино смотреть будем…
Достал из картонного футляра кассету, вставил ее в видеомагнитофон и надавил большим пальцем. Мазур успел рассмотреть, что на липучке-этикетке шариковой ручкой крупно выведено «Б.К». Вспыхнул экран.
Очаровательная Беатрис, со строгой прической, в строгом, деловом костюмчике с белой блузкой, сидела за небольшим столом перед добрым десятком микрофонов (многие снабжены аббревиатурами и эмблемами знакомых Мазуру телекомпаний). И говорила. Нужно признать, хорошо говорила: проникновенно, словно бы даже с некоторым волнением, гладко…
Вещала примерно следующее: конечно, по рождению и воспитанию она стопроцентная американка, но в то же время не может не принять близко к сердцу заботы далекой исторической родины, наконец-то получившей реальный шанс освободиться от советской оккупации, коммунистической тирании. Шанс на независимость. И потому готова отправиться туда, использовать на благо стремящейся к независимости республики свой, пусть и небольшой пока политический опыт, потому что сейчас необходима любая помощь. Одним словом, вчера она уволилась из госдепартамента и через два дня вылетает на историческую родину. Где намерена сделать все, что в ее силах, причем, естественно, живя и работая за свой собственный счет. Ее отец, положивший жизнь на борьбу с коммунизмом и независимость отчизны, ее не просто понимает — горячо поддерживает, в том числе и финансово. Ей думается, американцы поймут ее без труда, будучи потомками тех, кто когда-то боролся за свободу и независимость…
17 
