Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
101 
– Так, я попросил бы Швейцара в таком ключе не упоминать! – протестующе заявляю я. – Он вам ничего не сделал!
– Вот именно, – снова кивает Дэрил. – Оскорблять чужую собаку, Кейт, – это лишнее.
Кейт мгновенно остывает и признает свою ошибку. И, опустив голову, вздыхает:
– Да, ты прав. – Даже извиняется: – Прости, Эд.
Похоже, на этот раз им строго-настрого наказали вести себя со мной прилично. Чтобы как-то это компенсировать, они постоянно ссорятся между собой.
Перебранка, кстати, продолжается довольно долго. Но в конце концов Кейт и Дэрил вспоминают о моем присутствии и дружно извиняются. А потом мы беседуем в темноте ночи, и за шиворот нам стекают капли молчания.
Мы положительно счастливы. Дэрил травит анекдоты – про мужиков в баре, про женщин с пистолетами, а потом про жен, сестер и братьев, которые за миллион долларов с удовольствием легли бы в постель с молочником.
Да, мы счастливы. И тут в кухне Ричи гаснет свет.
Я вскакиваю и сердито говорю:
– Замечательно!
И сурово оглядываю чемпионов по глупым дискуссиям, выговаривая за то, что сегодня ночью упустил свой шанс.
Они, однако, совершенно не намерены признавать вину.
– Шанс на что? – удивляется Дэрил.
– А то ты не знаешь! – парирую я.
Он лишь качает головой.
– Нет, Эд. Я действительно не знаю. Но я знаю, что это твое следующее послание, а у тебя пока нет четкого плана действий, – говорит он.
Голос его звучит дружелюбно и буднично, но я кожей чувствую в нем что-то еще.
«А ведь правда», – думаю я.
И понимаю, что еще послышалось мне в голосе Дэрила.
Он прав. Я действительно не знаю, что делать. Просто строю догадки и надеюсь, что ответы обнаружатся сами собой.
Дэрил и Кейт молча стоят под дубом.
С левой стороны я слышу голос – это Кейт.
Он заползает в уши – такой хрипловатый, добродушный, всезнающий.
Он слышен рядом, совсем рядом:
– Так что ты здесь делаешь, Эд?
Подползая, слова увеличиваются в размерах и настырно лезут в уши:
– Зачем стоять и ждать у моря погоды? Ты же прекрасно знаешь, что нужно делать…
Мгновение молчания, и на меня обрушивается целый поток слов. Они наводняют слух и текут, текут:
– Ричи – твой друг, Эд. Близкий друг. Тебе не нужно ничего придумывать. И ждать тоже не надо. Даже решать нечего. Ты и так знаешь, абсолютно точно, что нужно делать. Разве нет?
И он жестко повторяет:
– Разве не так?
Пошатнувшись, я отступаю назад и съезжаю вниз по стволу дерева. И снова оказываюсь в той же позе – сижу и смотрю на дом.
Две фигуры надо мной стоят и тоже смотрят.
Мой голос выпрыгивает изо рта и приземляется у их ног.
«Ты знаешь, что нужно делать», – звучит у меня в голове.
– Да, – говорю я. – Я знаю.
Миллион воспоминаний рвет меня на части.
От Эда Кеннеди остаются одни клочки.
Кейт и Дэрил уходят прочь.
– Ура, – бормочет один из них.
Кто конкретно – непонятно.
А я хочу встать и побежать за ними. Догнать и упросить рассказать, кто за всем этим стоит. Но остаюсь на месте.
Потому что не могу подняться.
Все, что я могу, это сидеть под деревом и собирать разрозненные клочки воспоминаний. Всего того, что сейчас пронеслось в моей голове.
Я видел Ричи.
И себя.
Надо мной шелестит дерево, я пытаюсь отказаться, не признать виденное виденным. Хочу встать. Но сердце проваливается, как камень, и он утягивает меня вниз.
– Извини, Ричи, – шепчу я. – Но это нужно сделать.
«Если бы у сердца был цвет, он был бы черным, – думаю я. – Черным, как ночь. Как темнота на этой улице». С трудом поднявшись на ноги, я плетусь домой – долго-долго. Почти бесконечно.
А потом мою посуду.
Тарелки стопкой стоят в раковине, и последним я отмываю широкий длинный нож. В нем вспыхивает кухонная лампа и отражается мое вялое лицо.
Кривое и вытянутое.
Обрезанное по краям.
А потом я вижу в лезвии слова, которые нужно сказать Ричи. И откладываю нож в сушку. Там уже лежат перемытые тарелки, нож соскальзывает с горы посуды, падает, ударяется об пол с громким звоном и крутится, словно стрелка часов.
Мое лицо успевает отразиться три раза.
Сначала я вижу в своих глазах Ричи.
Потом Марва.
Потом Одри.
Я поднимаю и держу в руке нож.
Вот так бы взять и распороть этот мир. Взрезать его ткань – и выбраться в другой.
В кровати я продолжаю обдумывать все это.
В ящике комода лежат три карты. Четвертая зажата в руке.
Надо мной уже стоит сон. Я нажимаю пальцем на уголок червового туза. Картон твердый, кромка острая. Где-то тикают часы.
101 
