Последние отзывы

  16  

Однажды в нашем доме появилась новенькая девушка, ее звали Полин, ей было всего шестнадцать, как и моему сыну. Хотя она выглядела невинной, но на деле оказалась достаточно искушенной, испорченной легкими деньгами и вульгарной роскошью. Однако Кристиану она очень нравилась, это было заметно, хотя он и старался не подавать вида. А мои дела к тому времени устроились наилучшим образом: месье Леблан, пожилой банкир, согласился поселить меня на отдельной квартире и оплачивать мои расходы. Однажды я позвала к себе сына, чтобы сообщить ему эту, на мой взгляд, блестящую новость. Он пришел с подносом, на котором стояла бутылка шампанского и два бокала, и сказал, что у него нет времени: его вызвали в одну из комнат. Но я ответила, что не задержу его надолго: мне очень хотелось поделиться с ним своей радостью. Когда я все рассказала, Кристиан спокойно произнес: «Что ж, мама, тогда я наконец смогу уйти отсюда и попытаюсь где-нибудь устроиться. Найду работу, сниму жилье и постараюсь забыть об этом месте». Тут я сказала, что ему нет необходимости работать, поскольку, как мне кажется, месье Леблан будет давать мне достаточно денег. «Ты даже сможешь пойти учиться», — пообещала я. И Кристиан, горько улыбнувшись, ответил: «Ты можешь жить на содержании мужчин, мама, но я-то не стану этого делать». И тогда я вдруг заметила, с каким достоинством он держится, поняла, что его речь совсем иная, чем у тех, кто окружал меня столько лет, увидела, каким красивым мужчиной он станет, когда окончательно повзрослеет. Мне сделалось страшно: я впервые задумалась о том, что будет со мной, когда я состарюсь и перестану нравиться мужчинам. Возможно, умру в Сен-Лазаре^[3] на больничной койке, одинокая, нищая, никому не нужная! Я окончательно отчаялась, когда мой сын добавил: «Все эти годы я был рядом, мама, потому что не хотел оставлять тебя одну в таком месте. Здесь с женщиной может случиться что угодно! Больше всего на свете я мечтал о том, чтобы ты бросила это занятие и мы жили бы вдвоем, пусть бедно, но честно. Мне глубоко отвратительно все, что тут происходит, эта фальшивая, лживая жизнь, этот пошлый смех, эти мерзкие ужимки, пустые взгляды, эти запахи и звуки! Скажи, много ли было в твоем сердце правды, мама? О словах я вовсе не говорю! И тебе это нравится, ведь так? Остается одно: прокладывать дорогу в иную жизнь, попытаться заработать столько денег, чтобы вы отказались от всего этого, ты и Полин. Для себя мне ничего не нужно, мне будет достаточно тишины и покоя».

…Признаться, я испугалась, когда услышала про Полин. Эта девчонка была не из тех, кто способен увлечься бедным парнишкой, сыном проститутки. Ее душа была уже отравлена ядом ремесла, которым она занималась. Но я ничего ему не сказала, потому что сама была такой. Кристиан ушел. Он вошел в комнату в тот момент, когда Полин с гостем (а Кристиан, очевидно, не знал, что его вызвали именно к ней) приступили к делу. Он увидел… не знаю что. Я никогда его об этом не спрашивала. Случалось, клиенты за отдельную плату заставляли нас проделывать разные вещи… вполне способные изумить человека, не привычного к разврату. Конечно, Кристиан многое видел и знал, но ведь это была девушка, в которую он влюбился — и впервые в жизни. В общем, он прикрыл дверь и спустился в мою комнату. Возможно, если бы я была на месте, трагедию удалось бы предотвратить. Но я вышла к гостям. Тогда Кристиан открыл ящик моего туалетного столика и достал маленький револьвер. Я держала его там на всякий случай, и он об этом знал. Когда я вернулась, мой сын лежал на поду. Он выстрелил себе в голову. Позднее он признался, что боялся не попасть в сердце и решил, что так вернее. Я в ужасе бросилась к нему, уверенная, что он мертв. Позвали врача, и тот сказал, что Кристиан жив и что его нужно срочно везти в больницу. Он пришел в себя очень нескоро; причем все говорили, что он не очнется, а если очнется, то навсегда останется недвижим и нем. Доктора не рискнули вытащить пулю, они сказали, что любое вмешательство может привести к смерти и лучше оставить все как есть. Я и сама не надеялась, что сын выживет. Все это время я была рядом с ним и, когда он внезапно открыл глаза, буквально обезумела от счастья. В эти страшные дни я наконец поняла, в чем заключалась главная трагедия моей жизни: я никогда никого не любила, и меня тоже никто не любил. Никто, кроме моего сына. А потом стало ясно, что Кристиан ослеп. Он лежал бледный, безучастный ко всему, а я сжимала его руки в своих и, рыдая, говорила: «Чего ты хочешь, сынок?» Он очень долго не отвечал, а потом сказал: «Увези меня на самый далекий остров, мама, где волны, скалы и почти нет людей». Но беда в том, что у меня не было денег! Такова участь проститутки: она не видит денег, которые зарабатывает. Всем ведает хозяйка, и все уходит на жизнь: шелковые сорочки, пеньюары, чулки, духи, фальшивые бриллианты и прочее… И все-таки хозяйка была добра: когда я собралась уходить, она дала мне сто франков — те самые сто франков, с которых все началось! — и еще двести собрали девушки. Но этого было мало, тем более что Кристиану требовались лекарства, потому я не стала отказываться от предложения месье Леблана. Мы с сыном переехали на квартиру, снятую им. Месье Леблан навещал меня два-три раза в неделю, а остальное время я была свободна. Я вернулась к занятиям музыкой, которую давно забросила, и еще читала вслух. Здоровье Кристиана восстанавливалось очень медленно, его мучили головные боли, он много лежал, но выносил все это с каким-то спокойным, трагическим мужеством.

  16