... 
49 
Внезапно среди покоя и яркого света Малыша охватила тревога. Озлобленный, преждевременно состарившийся, он вдруг ощутил всю тяжесть своего жизненного опыта, ограниченного брайтонскими трущобами. Ему захотелось, чтобы здесь были Кьюбит и Дэллоу. Он слишком много взял на себя в свои семнадцать лет. Дело было не только в Спайсере. В Духов день он начал нечто такое, чему не было конца. Смерть не была концом; кадило раскачивалось, и священник поднимал чашу с причастием, а громкоговоритель нараспев объявлял имена победителей:
– Черный Мальчик, Мементо Мори, Генерал Бергойн.
– Господи! – вскричал Спайсер. – Я выиграл! Вот так Мементо Мори. – И вспомнив, что говорил Малыш, он добавил: – И она тоже выиграла. На двадцать пять бумаг. Вот куча денег! Ну, что ты теперь думаешь о Черном Мальчике?
Пинки молчал. Он подумал: «Лошадь Фреда. Будь я одним из этих полоумных типов, которые стучат по дереву, бросают соль через плечо, боятся проходить под стремянкой, я бы сейчас испугался…»
Спайсер дернул его за рукав.
– Я выиграл, Пинки. Десятку. Что ты на это скажешь?
…Выполнить то, что он так тщательно продумал. Откуда-то издалека, с трибуны, послышался смех, смех женщины, сочный, доверчивый, – вероятно, та баба, что поставила двадцать пять бумаг на лошадь Фреда. Он обернулся к Спайсеру со скрытой злобой; от жестокости все его тело напряглось, как от вожделения.
– Здорово! – сказал он, обняв Спайсера за плечи – Ну, так получай свой выигрыш.
Они вместе направились к будке Тейта. На деревянной ступеньке стоял молодой человек с напомаженными волосами и выплачивал деньги. Сам Тейт ушел на десятишиллинговую трибуну, но оба они знали Сэмюела. Когда они приблизились, Спайсер радостно окликнул его:
– Ну что ж, Сэмми, придется платить.
Сэмюел смотрел, как Спайсер и Малыш шли по низкой вытоптанной траве, под руку, точно добрые старые друзья. Вокруг стояли с полдюжины людей и ждали чего-то; последний счастливчик отошел; они ждали молча; какой-то маленький человечек, держа в руках бухгалтерскую книгу, высунул кончик языка и облизал запекшиеся губы.
– Тебе везет, Спайсер, – сказал Малыш, сжимая ему локоть. – Желаю повеселиться на эту десятку.
– Но ты ведь еще не прощаешься со мной? – спросил Спайсер.
– Я не буду ждать заезда четыре тридцать. Мы уже больше не увидимся.
– А как же с Коллеони? – спросил Спайсер. – Разве мы с тобой…
Лошадей прохаживали перед новым стартом; выплата росла, толпа хлынула к тотализатору и оставила Малышу и Спайсеру свободный проход. Маленькая группа в конце прохода все ждала чего-то.
– Я передумал, – сказал Малыш. – Схожу к Коллеони в его отель. Получай свои деньги.
Их остановил человек без шляпы, из тех, что собирают сведения о лошадях перед бегами.
– Хотите совет на следующий заезд? Только шиллинг. Сегодня те две лошади, на которых я советовал ставить, выиграли. – Из башмаков у него торчали пальцы.
– Советуй сам себе и катись, – ответил ему Малыш.
Спайсер не любил расставаний. У него была чувствительная натура; он переминался с ноги на ногу – болела мозоль.
– Смотри-ка, – сказал он, глядя вдоль прохода на будку, – ребята Тейта до сих пор еще не выставили цифру выплаты.
– Тейт всегда медлит. Медлит и тогда, когда нужно платить. Получай-ка лучше свои деньги.
Он подталкивал Спайсера, держа его за локоть.
– А что, там ничего не случилось? – спросил Спайсер. Он взглянул на ожидающих людей. Они смотрели мимо него.
– Ну что ж, прощай, – сказал Малыш.
– Так не забудь же адрес, – повторил Спайсер. – «Голубой якорь», не забудь, Юнион-стрит. Напиши, что будет новенького, хотя вряд ли будут какие-нибудь новости, касающиеся меня.
Малыш поднял руку, словно собираясь хлопнуть Спайсера по плечу, и снова опустил ее: группа людей стояла, сбившись в кучу, чего-то ожидая.
– Может, и так, – сказал Малыш; он посмотрел вокруг: не было конца тому, что он начал. Порыв жестокости охватил его. Он опять поднял руку и хлопнул Спайсера по спине. – Желаю удачи, – сказал он высоким, ломающимся голосом подростка и снова хлопнул его по спине.
Стоявшие группой люди как по команде подошли и окружили их. Малыш услышал, как Спайсер крикнул: «Пинки!» – и увидел, как он упал; кто-то поднял ногу в тяжелом, подбитом гвоздями сапоге; а потом Пинки почувствовал, как боль, словно кровь, побежала по шее у него самого. Вначале удивление было хуже боли (его как будто только обожгло крапивой).
49 
