Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
53 
Драугр принялся описывать круги, натягивая поводок. Не нравилось ему тут. А что поделаешь? С ульдрами способ один – только уговорить. Иначе нырнет в гору и в ней же запрется, да так, что ни один цверг – а то и целая сотня – не выковыряет.
– Сидеть, – приказал Брунмиги, но драугр не послушался.
Он упал на четыре лапы, завертелся и завыл горестно.
– Да сядь ты! Сидеть!
Драугр все ж сел, затем лег, но тут же поднялся на колени и начал копаться. Он бережно очистил скалу от острой гальки и песка, от круглых катышков коровьего помета, в котором слезой проблескивали алмазы.
– Не выйдет ничего. Вот, – Брунмиги снял флягу и потряс, чтобы драугр услышал, как плещется кровь в серебряных оковах. – Хочешь? Капельку? Иди ко мне… иди… вот молодец.
Черные глаза смотрели жадно. Рот-дыра сочился слюной и желтоватой гнилью, которая марала чистую синюю кожу. А первые трещинки уже бежали по шее.
Линять собрался? Быстро что-то. Плохое это дело – линька. Перелиняет – подрастет. Как тогда управиться?
Брунмиги вытащил из кармана плошку и налил крови, всего-то с полстакана.
– На от. Пей. Повезет – запомнишь, что я добрый.
Драугр кровь нюхал настороженно, точно боясь обмана, хотя вряд ли в подпорченной его голове сохранились подобные воспоминания. Или хоть какие бы то ни было воспоминания. Но вот он обнял плашку, поднес к губам и принялся лакать. Быстро мелькал гибкий язык, тянул багряную нить в ненасытную драуржью пасть. И так вкусно ему было, что Брунмиги, не удержавшись, сам облизал ободок, сладко щурясь.
– А может, лучше молока? – спросила Ульдра.
Она появилась на вершине холма и там же стояла, глядя сверху на Брунмиги и драугра, причем во взгляде ее не было ни страха, ни отвращения.
Высокая и стройная – осина молодая. Слепит зеленью платье нарядное. Блестят на нем серебряные бляхи, и ластится ветер к плащу, тревожит складки. Держат плащ остророгие коровы-фибулы.
В руках ульдры – кубок костяной с резною крышечкой.
– Здравствуй, сестрица, – Брунмиги поднялся и поклонился. – Рад повстречать тебя. И молока твоего отведаю с радостью. Спустись.
Спустилась, хотя и не ждал он. Но чего бояться ульдре? Разве найдется беззаконный, кто посмеет вред причинить?
– Вот, – протянула она кубок, а на драугра не глянула, как будто его и вовсе не было. Он же скалиться скалился, лапы кривые тянул, но не умел к ульдре прикоснуться.
Брунмиги же пил молоко. Теплое, как прогретая солнцем вода на отмелях. Густое, как осенний речной туман. Горькое, как ил. И сладкое, нестерпимо сладкое, как сама жизнь.
Сладость эта склеила кишки, крутанула их, выдавливая молоко из Брунмиги.
– От… отр…
Обеими руками схватился он за горло, из которого хлестала рвота, уже не белая – желто-зеленая, как гниль. Все тело сотрясалось судорогой, корчился Брунмиги и драугр с интересом глядел на его агонию. Но нет, не умер тролль. Похолодел только да так, что еле-еле встать вышло.
– Отравить вздумала, сестрица?! – Брунмиги вытер ладонью рот, полный кислоты и дряни.
– Разве я травила тебя? – она не спешила уходить и глядела уже с жалостью. – Ты сам себя травил.
– Чем же?
– Сам знаешь, – кубок скрылся в складках плаща, а коровы-фибулы укоризненно закачали рогатыми головами.
– Выдай их. Тех, кого прячешь.
Ульдра не стала врать, будто бы нет у нее никого, но сказала так:
– Выдать гостя на верную смерть? Неживое просит невозможного.
– А ты… ты сама… живая? Живая. Только надолго ли? Скоро уже твои коровы сдохнут! И ты за ними. Много вас осталось? Много?! А могла бы жить! Выведи стадо наверх! Там бессчетно пастбищ! И бессчетно пастухов. И молоко твое… знаешь, сколькие бы там отдали все, что имеют, за один-единственный глоток? Излечиться от всех болезней! Жить вечно! Предвидеть грядущее! Я уже молчу про алмазы…
Ульдра только улыбнулась:
– Мне и тут хорошо.
А Брунмиги плохо. Крови бы… фляга полная до краев и фляга не простая, над нею Варг слово сказал, а после влил один за другим десять раз по десять кувшинов. И стакан собственной крови.
– Чего ты боишься, а? – Брунмиги изо всех сил пытался глядеть прямо, бесстрашно, хотя никогда-то в нем бесстрашия и не было. – Не хочешь ему служить? Не служи. Будешь сама по себе… он ведь ничего взамен не требует. Просто дает. Жизнь дает!
53 
