Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
174 
Откуда Юлька это знает?
Оттуда, откуда знает Свава.
Она ловила мертвецов. Летала над морем, искала, ныряла, рассекая перьями твердую воду. Хватала когтями за волосы, а еще лучше, если за глаза и тянула, молотила крыльями, вырывала душу.
Несла.
Выше-выше, до самой крыши. До неба. К воротам, к старому дереву, на ветвях которого много веревок и много костей. Белые яблоки черепов зреют, зреют, но не вызревают, так и падают к корням недозрелыми.
Ворота истлели. Издохли во?роны. И волки сожрали друг друга.
– Вот вам! – кричит Юлька-Свава, швыряя очередного мертвеца в оскаленные пасти. – Пируйте!
Старый кабан ловит свежатину на острые клыки…
Юльку рвет. Она давно ничего не ела, но ее все равно рвет едой, кусками свежего мяса – кабаньего? – и колтунами волос. Рыжие, светлые, темные, они сидят на пальцах, словно на пяльцах, и Юлька способна вязать. Что? Что угодно. От рубашки до паруса.
Она и вяжет, спеша закончить работу, пока…
– Время! Время! – плачут герои, которым не досталось места за столом. И время отзывается, испепеляя их, мешая с глиной и тиной, укрепляя берега, на которых растет Биврёст.
– Время! – кричит кто-то и впивается в руки, увитые пряжей.
Юлька смотрит на руки. Обыкновенные. Белые. Без мозолей и трещин. Только ногти обкусаны – вечно мама на нее злится за эту привычку. А волосы исчезли… все исчезло, кроме безротых лиц, которые точно никому не расскажут про Юльку.
– Время, – повторяет кошка прежде, чем нырнуть в боковой коридор.
– Какое время? – Юлька бежит за ней, она видит хвост, но и только. И догнать Снот не выходит, хотя Юлька и пытается.
– Выбирать, – отвечают ей лица, пусть даже им и не позволено говорить.
Юлька хочет спросить, кого и куда будут выбирать. Наверное, не ее. У нее есть уже работа: носить мертвецов на прокорм героям – им ведь мало одного кабана на всех. Да и кабана убить тяжелее – у него клыки.
Но вот коридор заканчивается. Юлька попадает в зал.
Зал огромен. Стены его украшены мертвецами, однако ледяные хороводы их не внушают страха. Лишь голод… как же давно… как давно она не ела! Тысячу лет или больше.
И ее снова тошнит, но уже насухую. Липкая слюна повисает на губах и, замерзнув, превращается в белые иглы. Юлька-Свава сбивает их щелчками. Иглы ломаются с хрустом.
Как ветки дерева, на котором зреют кости.
Ветки сухи, а корни источены червем, но все еще крепки. Они сидят в скале и держат скалу, не позволяя рассыпаться. А на скале стоят ворота, столы и лавки. И Юлька почти уже вспоминает название этого места… ей надо вспомнить… она пытается, пытается и трет виски пальцами, потом и царапает, продираясь сквозь кожу.
– Выпей, – предлагают ей, и слово вновь ускользает.
Оно ловкое, как свежий мертвец, что надеется спрятаться от Свавы в морских глубинах.
А в горсти кровь.
Это не та кровь, что щедро поила земли и воды, что собиралась бурыми ручьями и реками полноводными, а те неслись выше и выше, к самым корням дерева, на котором стоит мир.
Та кровь была сладка.
А эта?
– Попробуй, – говорит Юльке беловолосый человек. – Ты же хочешь? Бери! Мне не жалко.
– Нет! – возражает кошка.
– Не тебе решать.
Человек улыбается. Он похож на Джека или Джек похож на него? Разве это важно? Ничуть.
Кровь пахнет ирисками. Сладкими-сладкими, вязкими-вязкими. Юлька помнит их вкус и то, как прилипают они к зубам – потом долго приходится выковыривать, спичкой ли, зубочисткой.
Ириски она любит.
И кровь.
Она пила из родников и купалась в реке, которая была обжигающе горяча. Бурые воды лечили раны, унимали боль и все то, что было человеческого в Сваве.
Это правильно: валькирии – уже не люди.
– Тогда чего ты ждешь? Или боишься?
– Нет, – отвечает Юлька и прячет руки за спину.
На запястьях уже прорастают перья, и на плечах тоже. Плечи от этого чешутся, и голод становится невыносимым. А кровь течет из дыры в груди человека. Большой, просто огромной дыры, и Юлька понимает, что человек, наверное, бог. Ведь только бог способен выдержать удар копья, и напоить ее, Юльку, своей кровью. Она станет сильной и возьмет бога с собой.
Туда, где открыты врата, мертвы во?роны, а волки жрут друг друга. И кабан обрадуется, поймав клыками бога.
174 
